Мемуары Дьявола

— Да будет так, — вне себя от злости прошипел Гийом и, открыв окно, позвал курьера.

— Сударь! — окликнула я мужа. — Подождите.

Он обернулся; и так не крепкий здоровьем отец, ослабленный ко всему прочему спором, рухнул в кресло. Гийом закрыл окно и, казалось, внезапно успокоился.

— Еще два слова, — сказал он. — Наша беседа приняла слишком резкий оборот, и мы оба потеряли голову. Возьмите же себя в руки и выслушайте меня внимательно. Почему, господин де Воклуа, вы считаете, что раз я предлагаю вам принять присягу, то это будет изменой или предательством? Нет. Разве вам не известно, как и мне, что присяга на верность — узы условные, которые еще никого не обязывали?

— Кроме людей чести.

— Но есть люди чести, которые не брезгуют новой присягой ради того, чтобы не покидать совсем поля боя. Что станет с делом Бурбонов, если все его сторонники дезертируют? Не лучше ли остаться, чтобы здесь защищать его рубежи и постепенно, шаг за шагом расшатывать устои ненавистного нового режима активным сопротивлением?

— Что значит сопротивление в лице одного человека, человека, о репутации которого можно сказать только одно-единственное доброе слово — что он не клятвопреступник!

— Сопротивление в лице человека, который станет надеждой и светочем целой партии. Послушайте, подпишите новую присягу, и я очищу вас от всех долгов, предоставлю в ваше полное распоряжение свой дом, который под вашим руководством вскоре превратится в центр союза истинных роялистов.

— Ваш дом? Быть у вас на побегушках? Лакеем ваших амбиций?

— Нет, я дам вам независимость, причем превыше всяких ваших желаний. Вы же любите роскошь, игру, траты — все будет за мой счет.

— Ха! Вы подкинете мне десяток тысчонок в год, как какому-нибудь приказчику?

— Не десять и не двадцать; сорок — устроит?

Отец покачал головой.

— Пятьдесят? Шестьдесят тысяч в год!

Отец покосился на меня и уставился в пол.

— Выйдите! — бросил мне Гийом.

Я повиновалась. Все — какого-либо насилия со стороны Гийома не предвидится. Я только что увидела, как перед искушением большими деньгами дрогнул тот остаток чести, который не сломился под угрозой нищеты и тюремного заключения, и я удалилась, чтобы избавить отца от свидетеля постыдной сделки. Я вышла, но вместо того, чтобы вернуться к себе, осталась в неосвещенной маленькой гостиной перед опочивальней отца. Там я присела в углу, совершенно уничтоженная всем увиденным и услышанным, не смея думать о будущем. Не прошло и нескольких минут, как Гийом вышел от отца и пересек гостиную, не заметив меня. В соседней прихожей его встретил господин Карен-старший, который, видимо, его поджидал:

— Готово?

— Да.

— Сколько?

— Сто тысяч.

— Сто тысяч в год! Ты с ума сошел! Мы разоримся!

— Да, если придется платить.

— У тебя есть в запасе другое решение?

— Закон об упразднении наследования будет принят не раньше, чем через год; так что у нас еще есть время — он здорово потрепан жизнью!

— В его теле еще много сил.

Больше я не смогла ничего расслышать, так как они о чем-то зашептались. Наконец Гийом закруглил разговор:

— Как бы то ни было, нужно отправить курьера.

— Иди.

И они удалились.

Возможно, при любых других обстоятельствах я не придала бы этому разговору ровно никакого значения, но в свете последних событий он приобрел зловещий смысл. Здесь явно ставили на возможную смерть моего отца. Но что они будут делать, если отец не умрет достаточно скоро? Отталкивая идею о возможных преступных замыслах, я убеждала себя, что от испуга неверно истолковала слова господ Каренов. Тем не менее я пошла к отцу, чтобы все ему рассказать, но перед порогом его спальни застыла на месте — ведь мне предстояло обвинить собственного мужа в омерзительнейших планах, причем не имея других доказательств, кроме, скорее всего, неправильно понятых нескольких слов. Решив поразмыслить какое-то время, я повернула назад; инстинктивно я встала на сторону отца, видимо, потому, что выглядел он очень несчастным, но, конечно, я никогда не осмелилась бы вслух высказаться в его пользу.