Мемуары Дьявола

Ветер, словно полк небесных драгун в лихой атаке, с неистовым победным ревом проносился через заросли и деревья, унося с собой плененные толпы листьев, похожие во мгле на удирающие в панике воробьиные стайки. И вдруг, как если бы незримые эскадроны натыкались на стойкую оборону, все затихало ненадолго; побитое войско откатывалось и возвращалось назад, но уже расстроенными и стонущими от ран рядами; завихрения листвы, постепенно успокаиваясь, опускались на влажную землю, будто рассеянные и поредевшие от картечных залпов отряды утомленных воинов. Стихия, взяв минутную передышку, умолкала, и тогда слышался шелест падающего на деревья дождя, заунывное уханье совы и отдаленный петушиный крик. Но грозная буря не сдавалась и опять раскалывала пространство на части, то нанося могучие глухие удары, то разрывая слух исступленным визгом; гроза — не из тех, гремучих и величественных, что вспарывают небо всесокрушающей молнией, заполняют небо повелительными раскатами грома и объемлют душу святым и восхищенным ужасом, внушая неодолимое желание с непокрытой головой впитывать ее живительную теплую влагу и наэлектризованную атмосферу, нет, эта буря принадлежала к тем рожденным во мраке, что сжимают сердце тоской и обволакивают тело холодом; в такую черную грозу тщательно закрывают окна и двери, держатся поближе к пылающему очагу или же с головой прячутся под одеяла, укладываясь спать.

Тем не менее Луицци покорно плелся за Сатаной, а утомительная ходьба не оставляла ему возможности для расспросов. По мере продвижения он уставал все больше и больше и, в конце концов не выдержав, раздраженно проворчал:

— Вот чертова дорога! Она что, ведет прямо в ад?

— Дорога в ад, о повелитель, — откликнулся Сатана, — легка и удобна; посередине она вымощена камнем для колесных экипажей знатных господ, а по обочинам обустроена асфальтовыми тротуарами для пешеходов попроще; ее затеняют огромные липы и цветущие деревья, несущие приятную прохладу; она пролегает между симпатичными домиками с многочисленными злачными заведениями и шикарными ресторанами, где всем заправляет рулетка и развеселые девицы, выряженные под великосветских дам. Там можно вкусно поесть, вдоволь попить и поспать; там в любой час и на каждом шагу проматывают состояния, здоровье и самое жизнь — дорога в ад по своему великолепию напоминает мне Итальянский бульвар {340}, каким он однажды станет.

— Тогда, должно быть, мы идем по пути к добродетели, — с горечью хохотнул барон.

— Возможно.

— Уж очень этот путь тернист и неприветлив.

— Никак, притомились, ваша милость? Вы что, полуголодный подросток в лохмотьях, как большинство крестьянских детей в здешних краях? Или согнутый над палкой слепец? Или слабая бледная девица? К тому же господин барон спешит по этой дороге, как мне кажется, не во имя спасения несчастного незнакомца; он мужчина в самом расцвете сил, и других забот, кроме созданных его же дурной головой, у него нет.

— Пусть так, — вздохнул Луицци, — но я сильно сомневаюсь, что еще хоть одно сколько-нибудь разумное существо отважится на подобный переход в такую непогоду! Разве что господа ночные разбойники, но, как мне кажется, они никак не похожи на умирающих от голода детей, немощных слепцов или бледных девиц.

— Скоро конец, — утешил Дьявол Армана. — На перекрестке нескольких дорог ты повстречаешь мальчика, старика и девушку. Попросись у них на ночлег.

— Под каким предлогом?

— Скажи, что заблудился.

— Они мне не поверят; это же абсолютно невероятно — встретить посреди ночи благовоспитанного с виду человека на забытом Богом и людьми проселке. Они примут меня за грабителя.

— Ты меня удивляешь. Разве нет в этой жизни других вариантов, кроме богача, который несется по большой дороге в почтовой берлине, или бандита, что выходит в темную ночь на разбойную тропу? Бывает, расчет, бедность или несчастье гонит людей на улицу в бурю пострашнее.

— Но они же спросят, как меня зовут… Неужели поверят, что барон де Луицци оказался здесь в столь роскошном выезде?

— Если ты назовешься, то они примут тебя за сбежавшего из сумасшедшего дома, что, впрочем, святая правда, ибо имя твое известно в этих краях. Так что лучше бы тебе придумать имя и род занятий, чтобы опять не попасть впросак.

— Ты меня бросаешь?

— А что я тебе обещал? Вернуть свободу? Ты на воле. Состояние? В Париже тебя ждут двести тысяч ренты. Твоему банкиру, в отличие от многих других, Июльская революция пошла на пользу; он поправил свои дела и в том числе заставил Риго отказаться от претензий на твои владения.

— А добрая репутация?

— Ты оправдан судом присяжных; ведь все свидетельствовало о твоей невменяемости в течение долгого времени, а поскольку нотариус выздоровел и прекрасно себя чувствует, то прения по делу были недолгими.

— И я вернусь в общество подобно беглому каторжнику.

— Заблуждаешься, повелитель; проступки такого рода общество легко прощает и быстро забывает.

— Но почему?