Мемуары дьявола

— Нет, — молвил Луицци, — нет… Неосмотрительно произнесенные мною слова погубили вас, мое невыносимое любопытство, — продолжал он оживленно, — привело к катастрофе… Я обязан спасти вас любой ценой, потому что вы хотите жить. Я обязан спасти вас ценой моего счастья — таково условие судьбы, предначертанной мне. Пусть оно исполнится. Я готов!

Он снова взял перо и быстро написал слово «Сударыня!», но тут воображение покинуло его, он остановился, на ум не приходила ни одна из тех ласковых фраз, которыми он так часто играл, и он снова задумался, глядя на госпожу де Серни. Она сидела к нему лицом, сбоку от секретера. От страха ее красивые черты приобрели взволнованное выражение, которое привлекло взгляд Луицци. Некоторое время он рассматривал ее, восхищаясь благородным, неземным лицом, таким миловидным и улыбающимся еще минуту назад, а теперь встревоженным и бледным.

Вдруг барон подумал, что печальная перемена может стать еще чудовищней и что, если он дальше будет колебаться, эта молодая и прекрасная женщина вскоре превратится в холодный, окровавленный труп. В тот же миг благородное решение спасти ее пронзило его сердце, он полностью забыл о себе и, мысленно выстроив роман, в котором мужчина, обожествляющий женщину, наконец решился заговорить, тотчас написал следующее:

«Сударыня!

Существуют опасности, которых не избежать женщине даже самой чистой и порядочной, ибо существуют безумные страсти, против которых бессильна вся ее добродетель. Когда женщина внушает любовь даже помимо воли, она обязана смириться с тем, что ей придется выслушать признание. Если признание оскорбляет и задевает ее гордость, ей следует вспомнить, что между негодующей гордостью и любящим сердцем должно стоять сочувствие к жестоким страданиям влюбленного, чтобы простить. Вы меня простите, сударыня? Впрочем, то, о чем я решился написать, не новость для Вас. Сильное чувство не нуждается в словах, женщина знает, что любима, задолго до того, как ей об этом скажут: ее сердце не должно остаться глухим к мольбам другого сердца. Какая-нибудь тщеславная особа, услышав льстивые слова, может себе позволить обмануться. Но та, что, подобно вам, сохранила свежесть чувств, невзирая на груз предубеждений, неизбежно пощадит того, в кого она вдохнула любовь. Душа, несмотря ни на что, слышит голос другой души. Я не хочу сказать, что ей нравится или льстит признание в любви, но я смею утверждать, что она не станет отрицать его искренность, и это — единственное мое утешение. По правде говоря, сударыня, вы не отказали бы в уважении мужчине, оказавшемуся во власти чувства к самому восхитительному и благороднейшему творению Господа, мужчине, ставшему на колени перед ним — святым и безукоризненным. И несправедливо винить меня за то, что вы — это небесное создание, совершенное творение, и за то, что я преклоняюсь перед вами. Справедливость присуща вам, как и красота, и то и другое — дар небесный. Значит, вы меня простили.

Арман де Луицци».

Закончив письмо, барон передал его графине, которая, пока он писал, печально наблюдала за ним. Казалось, она жалела, что втянула его в страшную историю, поставила перед выбором между смертью и бесчестием. Графиня взяла письмо и сначала прочитала его быстро, потом перечитала еще раз, и мягкая, невеселая улыбка озарила ее лицо:

— Грустно и больно, сударь, когда разрушаются иллюзии.

— Почему, сударыня?