Мемуары дьявола

— Может быть потому, сударыня, — вздохнул Луицци, — что мой страстный ответ предназначен не воображаемой женщине, а именно вам. У меня есть на то основания: я знаю о вас то, чего многие не знают, например, что ваша душа полна благородства и силы, что ни одна женщина, кроме вас, не достойна обожания и уважения мужчин и что ни один мужчина не способен почитать вас так, как вы того стоите. Мое объяснение кажется вам безумным, сударыня, но оно идет от сердца, уверяю вас, и вы не должны в этом сомневаться.

— Благодарю за добрые слова, господин де Луицци. — Графиня взглянула на него так, как будто протянула руку другу. — Однако время подгоняет нас, мне пора писать… — И слезы вновь задрожали в ее голосе.

Она взяла перо и написала:

«Благодарю вас за любовь, сударь, а также за восхищение, которое превосходит вашу любовь. Благодарю не потому, что, как вы пишете, считаю себя достойной вашего чувства, но потому, что счастлива вдохновить такого человека, как вы, даже если этот человек заблуждается. Я вовсе не ангел красоты, ведь вы знаете обо мне все, за исключением, возможно, того, что я не решаюсь показать наболевшие раны. В моей душе нет того поразительного света, который вы себе воображаете, и, может быть, проникнув в ее тайники, вы ужаснетесь, узнав, что там лишь траур и безнадежность. Вы понимаете теперь, почему я благодарю вас за любовь? Сохраните ее ко мне, всепрощающей и доброй, возвышенной и преданной, как вы сами».

Госпожа де Серни не скрывала слез, ручьями бегущих по щекам, время от времени она вытирала их и продолжала писать.

— Взгляните, — пролепетала она прерывающимся голосом, — вот мой ответ. Ах! У меня не хватает мужества продолжать эту изнурительную игру.

— Не забывайте, что от нее зависит ваша жизнь.

— Для чего мне жизнь без чести и любви?

Пока Луицци читал письмо, графиня сидела, закрыв руками заплаканное лицо. Затем барон посмотрел на Леони, но она, погруженная в мысли о своем безнадежном положении, не замечала его; тогда барон сел за секретер и быстро и решительно принялся за письмо.

«Так ли я вас понял, сударыня? Ваша жизнь, считающаяся в свете безмятежной и счастливой, лишь длинная чреда мучений, которые вы мужественно сносите? Спокойствие вашей души, обвиняемой в холодности, — лишь улыбающаяся маска, скрывающая скорбь и отчаяние? Правда ли, что моя любовь к вам, силу и подлинность которой не могут описать никакие слова, была бы вам утешением? О, когда б я смел надеяться, сударыня! Когда б отважился поверить вам, я избавил бы вас от всех страданий и опасностей, угрожающих вам. О, скажите слово, одно лишь слово, и я вас спасу. Умоляю, поймите меня! Любое ваше несчастье я приму на себя. О, если вам нужна моя честь, знайте: она ваша. Вам принадлежит моя жизнь, и я с легкостью отдам ее, чтобы сберечь вашу! Примите же ее, сударыня, ибо вы с лихвой заплатите мне, если скажете: „Арман, я всегда буду любить вас и помнить!“»

Госпожа де Серни все еще плакала, когда Луицци закончил писать.

— Держите, — в голосе барона слышалась мольба, — читайте… прочтите хорошенько.

Графиня сначала пробежала глазами по строчкам, но, поняв, что не в состоянии вникнуть в смысл написанного, быстрым движением вытерла глаза и перечитала письмо медленно и с особым вниманием. Потом она подняла на барона взволнованный взгляд:

— Кому я должна ответить, Арман? — В голосе графини слышались и радость и слезы.

— Мне, Леони! — крикнул он, падая перед ней на колени.

— Вам, Арман? Вы уверены? Здесь, сейчас?