Меня зовут - Кожа

А вдруг Майканова никогда не желала мне зла? А я-то.. Сколько страхов я из-за этого натерпелся. . Сколько переживал и мучился!

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Которую можно было бы назвать одним словом «Обсуждение».

«...Если ученики шестого класса поверят словам Кадырова Кожи, что он отныне прекратит своё баловство,

недисциплинированность, лень, хулиганство, проказы, озорство и прочее, если они заступятся перед дирекцией

за этого самого Кожу, то этого парня можно оставить в школе. Если же нет — гнать его в три шеи...»

Может быть, в протоколе педсовета было написано обо всем этом другими словами, но смысл был, безусловно, именно такой.

Судьбу мою должны были решать не директор, не педагоги, не Майканова, которой я больше всего боялся, а сами ребята.

Вы сами поймете, что, как только я узнал об этом, я сразу же стал прикидывать, сколько у меня в классе друзей и

сколько врагов, кто поднимет голос в мою защиту, а кто, наоборот, будет радоваться моей беде.

Оказалось, что друзей и врагов у меня почти одинаково.

Но были еще такие ребята и девочки, с которыми я и не дружил, и не враждовал. Вот они-то и были для меня

главной загадкой. С одной стороны, им ничего не стоило промолчать. Мы не тронули тебя, ты в следующий раз

нас не тронешь. С другой стороны, зная мой воинственный характер, они могли бы рассуждать так: сегодня я

попрошу оставить его в школе, а завтра он разобьет мне нос, зальет чернилами мои тетради, подставит ножку во

время игры или сделает еще что-нибудь похуже.

Что касается явных врагов, то больше всего мне приходилось опасаться Жантаса. Когда дело касалось ответов

на уроках, Жантаса нельзя было назвать красноречивым человеком. Если речь на собрании шла о каком-нибудь

деле, например о помощи колхозу или о вечере самодеятельности, он тоже не отличался ораторскими талантами.

Но приходил и его час: нужно было кого-нибудь отругать. Тут уж Жантас оказывался, как говорят, вне всякой конкуренции... Если Жантас так яростно выступал против людей, которые не сделали ему ничего плохого, как

будет он рваться в бой, когда начнут обсуждать меня. Да будь Жантас глухонемым, и только покажи на пальцах, сколько пинков, тычков, подзатыльников, затрещин, толчков, шлепков и прочего получил он от меня, и моя судьба была бы решена.

Вторым по опасности для меня противником был Тимур-справедливый, как называли его ребята, наш

председатель совета отряда Я лично никогда с ним не ссорился, в общем, наши отношения были даже хорошими...

Но случалось и так, что я поддразнивал его, называя «книжным червяком», «зубрилой-мучеником», «чистюлькой»

или чем-нибудь в этом роде. Тимур никогда не сердился, всегда показывая, что воспринимает мои насмешки

только как шутку. Но кто его знает, как он выступит... Лучше даже сказать, известно было, как он выступит. Я не

помню ни одного случая, чтобы Тимуру было известно о какой -нибудь проказе или пакости и он не восстал бы

против нарушения дисциплины: немногословно, спокойно, но настойчиво» и убедительно. Впрочем, Тимур был

очень отзывчивым парнем. Если разжалобить его, объяснить, чем для меня может кончиться вся эта история, то он, пожалуй, и заступится.

Не откладывая дела в долгий ящик, на следующий же день, это было воскресенье, я отправился к Тимуру.

Около ворот Тимурова дома катался на велосипеде брат нашего председателя отряда — третьеклассник.

— Здорово, Темжан!— приветливо воскликнул я.— А ну-ка, пойди сюда! Темжан, услышав мой оклик, слез с велосипеда и отошел с ним поближе к воротам.

— Да подойди же,— попросил я.

— Зачем?— враждебно спросил мальчик.

— Позови мне Тимура,

— Не позову!

Ну что за глупый мальчишка!

— Почему же не позовешь?— поинтересовался я, злясь не на шутку.

— Я уйду, а ты утащишь велосипед... Что я, не знаю, что ли, какой ты человек ..

Это было уж слишком. Одним прыжком я очутился рядом с мальчишкой и схватил его за шиворот: — Какой?

— П-у-у-усти-и!

Более пронзительного голоса я в жизни не слышал. Мальчишке вырвался у меня из рук, упал, споткнувшись о

колесо собственного велосипеда, на землю и заголосил еще громче.

Из дому выбежала мать Тимура.

— Что случилось?— в ужасе закричала она. Темжан, однако, без особого труда заглушил голос матери.

Говорить-то он ничего не говорил, но так выразительно показывал рукой на меня, что мать и без слов поняла

сокровенное желание своего сына, тем более, что у мальчишки из рассаженного о камень колена текла кровь, а

две спицы так некстати подвернувшегося, колеса торчали в разные стороны.

Мать Тимура и Темжана приподняла меня за ворот рубашки и отвесила мне такую пощечину, что у меня зазвенело в ушах и из глаз посыпались искры...

— Чтоб тебя черти сгрызли, паршивый щенок!— кричала она.— Шалопай несчастный!! Убирайся прочь! Сгинь с

глаз моих! Приди сюда еще раз, и я тебе все косточки переломаю!

Прохожие начали останавливаться и глядеть в нашу сторону.

О женщина! Ты даже не знаешь, что тебя спасло Если бы я бил тем Кожой, что жил в нашем ауле до вчерашнего

педсовета, я не успокоился бы, пока не отомстил тебе самым страшным образом. Но вчера было дано последнее,