Меня зовут - Кожа

Смешно, но я учусь уже шестой год, знаю эту скамейку, направо от больших дверей, шестой год, но сижу на ней

первый раз в жизни. И к чему мне было здесь сидеть? На переменке никогда не хватает времени на другие,

более важные дела, чем сидение на скамейке. До уроков? После уроков?

Словом, я сидел на этой скамье

впервые и должен сказать, что сидение это было очень неудобным и мучительным. Ко мне подошел школьный

сторож, старый Сайбек. Хотя было очень тепло, на плечах Сайбека висела лохматая шуба. Вот что значит годы!

Вглядываясь в темноту, он спросил:

— Кто это?

— Я, дедушка.

— Ты дедушка?— засмеялся старик.— Это я дедушка, а ты, кажется, Кожа?

— Да.

— В гости ко мне пришел?

— Нет на педсовет...

— На педсовет?— Старик покачал головой.— Что же это у тебя за дела на педсовете...

— Обсуждают меня.

— Обсуждают? Наверно, хотят поставить тебя учителем?

Я рассердился:

— Директором!

— Еще лучше. Зарплата больше,— невозмутимо сказал старик. Он присел на скамейку и вытянул из кармана шубы

кисет.

Я почувствовал, как рука деда провела по моей давно уж не бритой голове.

— Хороший волос, крепкий волос,— похвалил дед,— совсем как у отца твоего, Кадыра.

— А вы помните папу?

— Почему же не помнить?—засмеялся старик.— Совсем недавно это было.

Лет каких-нибудь двадцать пять

назад, когда он мне выговор записал... Я тогда в гараже сторожем был.

— Строгий был папа?

— Не-е,— хихикнул дед.— Это Кадыр-то строгий!.. Не-е-е... Разве в гараже

курить можно?.. Там бумажки висели:

«Кто курит — под суд». Меня еще простили, как неграмотного.

— А вы разве неграмотный?

— В войну научился. Я тогда сельсовет сторожил. Самый первый в ауле газеты получал. Пока кто придет,

контору откроет, ждать долго, а терпения нет — прочитать... Вот я и наловчился...

— Расскажите еще про папу,— попросил я. Дед не заставил упрашивать себя.

— Очень просто. Вот ты говоришь, строгий: Значит, понятия в тебе нет, что такое строгость... Я перед твоим

отцом в долгу. Знаешь, сколько я ему должен? Думаешь рубль? Или его? Не- е-е... Целого жеребца должен.

Понимаешь?

— Понимаю,— сказал я из вежливости.

— Ничего ты не понимаешь и понимать не можешь!— рассердился дед.— Не можешь, потому что не знаешь, о

чем речь идет... Это знаешь когда было? Знаешь, когда коллективизация была?

— По истории проходили.

— Так вот, было это в первую осень коллективизации. Был у твоего отца чудесный конь, темно-карий иноходец. А

у меня никогда в жизни лошади не было. Пришлось мне по какому-то делу ехать на мельницу. Выпросил я карего

у твоего отца и поехал... И погубил коня,— дед засопел.— Погубил,— хмуро повторил он,— надо было напоить

коня, а потом пустить на траву. А я перепутал... Пустил непоеного да стреноженного... Пить ему захотелось,

подскакал к болоту и... утонул.

На другой день иду туда Он лежит... Не конь, одна голова лежит, как ныряющая утка, а все остальное под водой.

Собрались десять парней и насилу вытащили арканом...

Будь на месте твоего отца другой человек, уплатить бы заставил, в суд бы подал: А у покойного Кадыра душа

широкая была. Простил он мне. «Что делать,— сказал,— вы же не со злым умыслом. Умный парень был твой отец.

Сайбек помолчал и неожиданно сказал:

— Нынче парни другие пошли... глупый народ. Утром подхожу к сельмагу, стоит один — сын коневода Сугура, знаешь его?

Еще бы мне не знать Султана!

— Да,— ответил я.

— Я попросил,— рассказывал дедушка дальше,— разменять мне рубль. У продавщицы сдачи не было. Так ты

знаешь, что он мне всучил?..

Дед порылся в карманах шубы и положил мне на ладонь медную пуговицу...

— И, наверно, перед приятелями хвастается. Вот, мол, ловко надул старого черта...

«Ну ладно же, Султан,— подумал я,— и за это ты от меня получишь. За мамин сахар, за эту пуговицу, за то что

сегодня я сижу здесь и дрожа от страха, как овечий хвост... »

Что я мог сделать Султану, было неясно. Так же не понимал я связи между историей с лягушкой, которая, в конечном счете, привела меня на эту скамью, и Султаном... Но готов я был к самым решительным действиям и

чувствовал... именно чувствовал, что последние события моей судьбы все же как-то связаны с сыном коневода Сугура.

— Не все, конечно,— продолжал рассуждать дед,— не все, конечно, такие, как этот обманщик, да переломает он

свои длинные ноги, не дойдя до дома, Ты вот, к примеру, неплохой ведь ггарень, а?

— Неплохой,— пробормотал я. Что еще оставалось мне сказать деду!

— Кадыров!— раздался на крыльце голос Оспанова...

— Иди,— засуетился дед,— зовут тебя. Да поможет тебе пророк...

...Вряд ли кто-нибудь из учеников знал директорский кабинет лучше, чем я. Сколько раз меня приводила сюда

Майканова, сколько клятв моих о том, что я буду ниже травы, тише воды слышали эти стены. Но никогда еще я не

входил в эту простую комнату с портретами и большой географической картой на стене таким взволнованным. Я

вошел и прислонился спиной к большой, холодной голландской печке.

Прямо напротив меня сидел за столом

Ахметов. Выглядел он сегодня очень строго. Вертикальные морщинки на стыке густых красивых бровей

директора казались глубже, чем обычно.