Меншиков

Прошло то время, когда Петр намечал и разрабатывал планы активной стратегической обороны, рассчитанные на изматывание противника, на выигрыш времени для полного развертывания сил страны, армии. Теперь он признает только наступательные операции — поиски неприятеля, завершающиеся штурмом, атакой, мощными штыковыми ударами, которых — в этом он убедился, проверив, — не выдерживают теперь даже самые отборные части противника.

И он немедля ведет свое войско к местечку Швабштедту, с тем чтобы, пользуясь второй плотиной, атаковать противника в Фридрихштадте.

Шведы не выдержали стремительного натиска русских. Первый перекоп ими был оставлен без единого выстрела. Видя это, снялись с позиций и части, обороняющие второй перекоп. От второго перекопа плотина разветвлялась на два направления. По правой плотине повел наступление Меншиков, по левой — Петр. Сбив противника с нескольких перекопов, преграждающих эти плотины, обе колонны атакующих снова соединились у деревни Коломбитель, где неприятель, имея перед собой столь же узкую плотину, защищаемую также батареей, — писал Петр Шереметеву, — остановился было фрунтом и стал на идущих по оной россиян производить непрестанную стрельбу. Но сии, бросясь с примкнутыми штыками, принудили их искать спасения в бегстве. Страх неприятелей был столь велик, что генерал-майор их Штакельберг, с 4000 шведов сидевший у Фридрихштадтской крепости, оставя оную, ушел к главному своему корпусу и можно было бы отрезать оного, если б случившаяся чрезвычайно вязкая грязь сему не воспрепятствовала».

Запертый в крепости Теннинген, Стейнбок уже не был опасен, и Петр решил выехать из Фридрихштадта.

— Искать неприятеля всеми способами, — наставлял он Меншикова перед отъездом.

— Принудить к капитуляции, — кивал головой Александр Данилович, угадывая мысли Петра, — или иным способом к разорению его приводить. Так, мин херр?

Петр, глядевший на пламя свечи, вдруг встрепенулся, точно его кто внезапно толкнул.

— Принудить к капитуляции? — переспросил, с усилием отрываясь от огня и, видимо, стараясь вникнуть, о чем толкует Данилыч. — К разорению его, говоришь, привести? Да, да, а наипаче всего — чтобы не ушел. И для того первей всего надлежит у ихних генералов брать советы на письме. О всяком важном начинаемом деле. У всех!.. Все они, черти, одной шерсти. Чем отличаются они друг от друга?

— Ценой! — быстро нашелся Данилыч.

— Вот бес!

— Так, так, на письме, — почесывал кончик носа Данилыч. — Дабы никто из них после не мог отпереться, что он-де инако советовал. Тина! Гляди, как оно… не увязнуть. Ну, ты это знаешь, мин херр.

Это Петр знал.

— Вот! — кивнул он, придвинулся к Меншикову, положил руку ему на колено. — Ас датским двором как возможно ласкою поступать. Это скажешь Василию Лукичу Долгорукому, а то у тебя самого, — поморщился, — срыву сие получается…

Меншиков развел было руками, но Петр ухватил его за рукав.

— Подожди!.. Знаю!.. Слыхал!.. Я к тому, — пояснил, — что хотя правду станешь ты говорить, без уклонности, — за зло примут. Сам знаешь их не хуже меня: более чинов, нежели дела, смотрят!..

Встал, потянулся.

— А ежели, Данилыч, даст бог доброе окончание с неприятелем, то… прошу еще… выпроси шлезвигскую библиотеку, также и иных вещей, осмотря самому, и Брюсу скажи… А особливо глобус![29]

После отъезда Петра Меншиков принудил города Гамбург и Любек заплатить в общей сложности 30000 талеров за то, что они не прерывали торговых сношений со шведами. В «благодарственном письме», врученном Меншикову, купечество этих городов выражало надежду, что «великий государь, по своей к ним милости, всякое городам их, а особливо по торговле, изволит изъявлять благоволение».

Петр был очень доволен.

«Благодарствую за деньги, — писал он Меншикову, — …зело нужно для покупки кораблей».

«А канитель, — считал Меншиков, — запутывалась вконец; датский король „ни мычит, ни телится“, прусский только и думает, как бы забрать под себя побольше шведских городов без войны. То ж заявляет и курфюст Ганноверский. Этот и вовсе „спит и видит“ присвоить себе Бремен и Верден».

— Н-да-а! — крякал. — Половить рыбку в мутной воде хватает кого!.. А вот войну с шведами вести, — обращался к Долгорукому, — это приходится нам одним! Что ж с твоей, Василь Лукич, канителью-то?