Меншиков

— С канителью, с канителью, — ворчал Долгорукий. — Я вот думаю, Александр Данилович, как бы и теперь не вышло так, как с польским Августом получилось: не имея почти никаких выгод, мы только и делали тогда, что несли издержки, подвергались опасностям да испытывали разочарования. Почти наверняка же было известно тогда, что союз с Августом — ох не мед! Но известна ли была кому-нибудь тогда лучшая возможность?.. Может так получиться и сейчас. А как проверишь?.. Нельзя же каждый день выдергивать рассаду с корнем только для того, чтобы глянуть, растет она или нет!.. Конечно, Александр Данилович, это ты праведно… канитель! Уж такая-то, я тебе скажу, канитель завязалась! Такой узел! — разводил Долгорукий руками. — И не подступишься! Ни подтолкнуть, ни примирить их друг с другом! Тянут в разные стороны — и конец!

— Узел, говоришь? — криво улыбался Данилыч. — А я, Лукич, его разрублю… Я — топор, ты — пила!.. — Потрепал по плечу. — Может быть, так и сработаем?

Долгорукий развел руками.

— Ты, Александр Данилович, сам не раз беседовал «по душам» с Герцем, голштинским министром. Знаешь ведь, что он спит и видит тесный союз Голштейн-Готторпского дома с Россией. Нам-то ведь известно желание их — утвердить союз этот браком молодого герцога с дочерью государя, Анной Петровной!.. Ведь известно же, так?..

— Да, известно.

— Но известно и то, — продолжал Долгорукий, — что Герц домогается отдать в секвестр прусскому королю и голштинскому правительству города Штеттин. Рюген. Штрадзунд…

В такт его речи Меншиков пристукивал пальцем:

— Так, так, известно!

— И то ведомо, что государю нашему по душе этот план, потому что он дает надежду втянуть в войну с шведами нового союзника — прусского короля.

— Да, — согласился Меншиков. — этого государь добивается.

— Хор-рошо! — потер руки Василий Лукич. — А как на это посмотрит датский король? Он же считает: голштинский-то двор, по его родственной близости с шведской короной, на шведской ведь стороне?.. А Франция? Она же и так подговаривает прусского короля против нас. Ведь она уже обещала бы всю Померанию, если он выступит против России… О всем этом вам тоже, ваша светлость, известно?

Меншиков сморщился, замотал головой:

— Хватит, хватит!

— Подожди! — заслонялся ладонью Василий Лукич. — По-одожди!.. Выкладывать так выкладывать… А Англия, — продолжал, уперев руки в бока. — Эта хоть и имеет в виду то же самое, но действует тоньше, по наружности миролюбивее. Куда там: посредничество, видишь ли, предлагает для установления мира!

— Ну и леший с ними, — отмахнулся Данилыч. — Возьмем, а там отдадим кому следует! — Хлопнул Долгорукого по плечу, щелкнул пальцами. — Сыпь серебром, потом разберем!

27

У Штеттина толклись — торговались год с лишним.

Не хватало пехотных резервов, артиллерии, боеприпасов. Торговались, кто должен все это подтянуть, подвести, особенно артиллерию. Получалось — кругом должны русские. Это раздражало Александра Даниловича. Он уже не мог спокойно говорить об этом с датчанами. Торговался с ними упорно, настойчиво отстаивал интересы России, Василий Лукич Долгорукий.

Стоял сентябрь. Перед зарей сильно холодало. Грибы сошли, но еще крепко пахло грибной сыростью в оврагах, низинках. Ветер широко гулял по сырым, вязким взметам. Только хмель оставался в полях, — еще много его подсыхало на аккуратных тычинках.

«Любят немцы хмелек… Пивовары!» — размышлял Александр Данилович, — наблюдая эту картину. Вспомнился лубок: на тонкой дощечке ярко намалеванное чудовище, похожее на паука, а внизу подпись: «Аз есмь хмель, высокая голова, более всех плодов земных силен и богат, а добра у себя никакого не имею: ноги мои тонки, а утроба прожорлива, руки же обдержат всю землю».

Были уже и первые утренники…

— И когда только кончится эта проклятая канитель! — томился Данилыч!

— Вряд ли скоро, — соображал Василий Лукич, мысленно оценивая обстановку и, глубоко вздыхая, смотрел задумчиво в сторону.

— Ежели так продолжится, — выговаривал Меншиков датским министрам, — то мы принуждены будем оставить здешние действа.

Рассерженные министры проговорились:

— Если станете дорожиться, то мы имеем близкий путь к миру.

Не было лучшего средства, чтобы вызвать крайнее раздражение Меншикова. И Данилыч вспылил:

— Ах, так!.. Мир заключать!.. Надумали!.. Так бы давно и сказали! Стало быть, партикулярный мир, господа?

Министры смутились, начали уверять, что они не это хотели сказать, что их не так Меншиков понял, но «слово не воробей, вылетит — не поймаешь», — полагал Александр Данилович, и «из этого случая, — донес он Петру, — можно признать, что у них не без особенного промысла насчет партикулярного мира, тем больше, что на днях был в Гузуме голштинский министр, жил три дня и, говорят, тайно допущен был к королю».