Мэри Вентура и «Девятое королевство»

– Если б заранее знать, – говорит Ида Клайн, – я бы никогда не стала говорить те вещи о нем и женщине со слоновой болезнью. Он ведь не знал, что у меня больной желудок.

Только Дотти молчит.

Мэри Эллен выключает фонарик, в темноте все снимают одежду и ложатся. Дотти выбирает койку в самом конце ряда, рядом со мной. В коридоре слышится шум дождя – теперь не такой сильный, он монотонно барабанит по стеклу. Вскоре почти со всех коек доносится мерное посапывание.

– Дотти, – шепчу я. – Ты не спишь?

– Конечно нет, – тоже шепотом отвечает она. – У меня дичайшая бессонница.

– Что ты об этом думаешь?

– Хочешь знать, что я думаю? – Кажется, что голос Дотти доносится из какой-то крошечной точки, невидимой в абсолютной тьме. – Я думаю, что парнишке повезло. Впервые в жизни он поступил правильно. Воспользовался единственным для него шансом стать героем.

Потом, после урагана, были статьи в газетах, церковные церемонии и посмертная золотая медаль, которую директор больницы вручил родителям Билли. Я отдаю должное Дотти. Она была права. Полностью права.

Контекст

Из всех поднимаемых в прессе проблем нашего времени меня больше всего волнует непредсказуемость генетических последствий радиоактивных осадков, а также документально подтвержденная связь, ужасная, безумная и очень прочная, крупного бизнеса с американскими вооруженными силами – статья «Джаггернаут, военное государство», написанная Фредом Дж. Куком для «Нейшн». Влияют ли эти проблемы на мою поэзию? Да, но косвенным образом. Я не имею дара и голоса Иеремии, хоть мысли об апокалипсисе и лишают меня сна. Мои стихи не о Хиросиме, а о ребенке, созревающем во мраке, палец за пальцем. Не о кошмаре массового уничтожения, а о тисе в бледном свете луны на соседнем кладбище. Не о свидетельствах пыток алжирцев, а о ночных раздумьях усталого хирурга.

В каком-то смысле эти стихотворения – результат особого видения. Не считаю, что это эскапизм. Для меня подлинные проблемы нашего времени суть вечные: боль и чудо любви во всех ее проявлениях – в детях, каравае хлеба, рисунках, зданиях, разговорах о жизни разных людей из разных стран. Покушаться на это нельзя – такое не оправдать никакими абстрактными и двусмысленными разговорами о «мире» или о «непримиримых врагах».

Не думаю, что политическая «поэзия заголовка» заинтересует людей больше, чем сами заголовки. И если стихотворение на злобу дня не вырастает из чего-то более живого, чем обычная изворотливая филантропия, не является уникальной, как единорог, настоящей поэзией, есть опасность, что оно устареет так же быстро, как газетная страница.

Поэты, которыми я восхищаюсь, одержимы своими стихами, они для них как дыхание. Их лучшие стихотворения, кажется, написаны не рукой, а вышли целиком из души. Таковы некоторые стихи Роберта Лоуэлла в «Постижении жизни»[27], например; «оранжерейные» стихи Теодора Ретке[28]; несколько стихотворений Элизабет Бишоп[29] и почти все – у Стиви Смит[30]

(«Искусство подобно дикой кошке и не имеет отношения к цивилизации»).

Несомненно, основная цель поэзии – дарить наслаждение, а не вести религиозную или политическую пропаганду. Некоторые стихотворения или поэтические строки представляются мне такими же цельными и удивительными, как церковный алтарь верующим или коронации – людям, которые чтят подобные обряды. Меня не беспокоит, что стихи прочтут не многие люди. На самом деле стихи расходятся на удивительно большие расстояния – не только среди незнакомцев, но и по всему миру. Дальше, чем слова школьного учителя или предписания врача, а если повезет, то и дальше самой жизни.

Пятьдесят девятый медведь

К тому времени, как они добрались до места, следуя вдоль Большой Петли[31], начертанной в путеводителе, густой туман укрыл радужные озера, и парковка и прогулочные дорожки пустовали. Кроме солнца, повисшего на фиалковых холмах, и его отражения в ближайшем озере, похожего на миниатюрный томат, смотреть было не на что. И все же, как бы соблюдая ритуал покаяния и прощения, они перешли по мостику на другой берег горячей реки. Со всех сторон – и спереди, и сзади – над поверхностью водоемов поднимались грибовидные столбы пара. Их белесое кружево затягивало на прогулочных площадках последние отблески солнца и тени от холмов. Мужчина и женщина шли медленно, ощущая вокруг знакомую и одновременно невыносимую среду, она была в теплом, пропитанном серой воздухе и влаге, осевшей на их лицах, руках, обнаженных плечах.

Нортон отстал, пропустив жену вперед. В сгущавшемся тумане линии ее стройного, хрупкого тела смягчались, расплываясь. Она уходила в метель, в водопад белой воды.