Мертвый город

Карандаш катится, останавливается перед ней, и она сразу же поднимает его, немного неловко, и держит довольно странно. Зажав в кулаке, как обычно делают дети.

Затем склоняется к полу и прижимает кончик карандаша к доскам.

– Все нормально, – говорю я ей. – Смелее. Все, кто когда-то жил здесь, давно умерли, поэтому они не будут ругаться.

Туне нажимает на карандаш с такой силой, что грифель утопает в доске, оставляя на ней глубокую отметину.

– Он сломается, – говорю я ей. – Не дави так сильно, иначе он сломается.

Не знаю, почему я пытаюсь заговорить с ней снова и снова. Понимаю ведь, что она не будет отвечать.

Кончик карандаша тем временем двигается по доскам, и на них остается перевернутая буква «Y» с двумя дополнительными черточками-руками и головой сверху.

Человеческая фигурка.

Неловкими длинными штрихами Туне рисует волосы вокруг головы – грифель царапает мягкое дерево, – а потом утыкает карандаш в центр нарисованного лица и начинает двигать его по кругу. Раз за разом, раз за разом. В результате появляется рот в виде затушеванного круга.

Но тут кончик внезапно ломается, и Туне замирает, а затем издает какой-то звериный рык, идущий из глубины ее груди. При этом она смотрит не прямо на меня, а немного в сторону, но очень близко от моего лица, и у меня создается ощущение, словно она старается сказать мне что-то.

Уж слишком хорошо знакома мне нарисованная ею фигурка. Я видела ее раньше. На бумаге и на потертой поверхности стола.

Она рисует в точности как ее бабушка.

– Точно как Биргитта, – говорю я, сама не зная, сказала это себе или ей.

Услышав это имя, Туне смотрит мне прямо в глаза.

Тогда

Эльза знает, что Айны не будет дома. Она не видела дочь уже несколько дней. Эльза сказала Ингрид, что ей надо зайти к себе и забрать все необходимое, одежду и деньги.

Она проносится по дому, как вихрь, и торопливо набивает маленькую сумку своими вещами, особо не выбирая. Ей нельзя брать слишком много. Никто не должен понять по ее виду, что она куда-то уезжает.

Денег у них почти не осталось, но Эльза берет два серебряных ожерелья, которые унаследовала от своей матери. Цепочки тонкие, но что-то в любом случае стоят. Она, пожалуй, сможет продать или заложить их в Стокгольме, чтобы уж совсем не сидеть на шее у Маргареты.

Эльза вспоминает о своем письме старшей дочери, спрятанном среди нижнего белья, но, поскольку у нее нет времени заниматься им, решает оставить его там.

Только когда она снимает маленькую банку из-под чая с верхней полки кухонного шкафчика, ее внезапно начинают одолевать сомнения. Пульс подскакивает, шум ударов собственного сердца начинает давить на слух.

Кажется неправильным брать ее.

В ней находятся остатки их семейных сбережений. Несколько тысяч крон в купюрах разного достоинства. Если она возьмет всё, у Стаффана и Айны вообще не останется на что жить.

Но они ведь приедут вслед за ней, пытается она убедить себя. А Айна вообще составит ей компанию.

Это не кража. Это ведь и ее деньги тоже.

Эльза берет семьсот крон, аккуратно складывает их и засовывает в чулок, лежащий среди прочего барахла в ее сумке. Банку с остальными деньгами она возвращает на полку. Ей становится немного легче на душе, и в то же время это кажется капитуляцией.

Эльза бросает взгляд на часы, висящие над кухонной дверью. Уже почти семь утра. Айна еще должна быть в церкви.