Мерзость

– Что вы знаете о жизни мистера Дикона сразу после войны? – спрашивает Реджи.

– Только то, что он приехал во Французские Альпы и большую часть времени проводил в горах, – отвечает Же-Ка.

Реджи кивает.

– Мать мистера Дикона умерла за насколько лет до начала войны. Отец скончался от сердечного приступа в тысяча девятьсот семнадцатом. У мистера Дикона был младший брат, который служил пилотом Королевских ВВС и погиб в тысяча девятьсот девятнадцатом. Поэтому Дикон остался не только единственным владельцем двух громадных поместий – по сравнению с большим домом в Брамблз Бромли-хаус выглядит жалкой хижиной, – но также стал графом, пэром Англии и членом палаты лордов.

– Граф Дикон? – вырывается у меня.

– Люблю американцев, – смеется Реджи. – Нет, мистер Дикон, несмотря на все его возражения, носит титул девятнадцатого графа Уотерсбери. – Она произносит имя на британский манер, растягивая гласные.

– Несмотря на возражения? – Ладони Же-Ка взлетают вверх.

– Мистер Дикон не может законным образом отказаться от наследственного титула, – объясняет Реджи. – Однако он не желает на него откликаться, отказался почти от всех поместий и не участвует в заседаниях палаты лордов.

– Не представлял, что кто-то может не хотеть быть графом, – удивляюсь я. – И что он вынужден быть им, даже если не хочет.

– Многие люди в Соединенном Королевстве тоже не представляют, – говорит Реджи. – Как бы то ни было, в тысяча девятьсот девятнадцатом, находясь во Франции, мистер Дикон передал в пользу короны два своих поместья с двадцатью девятью тысячами акров земли и всеми доходами. С условием, что самый большой дом, Брамблз, которому больше девятисот лет, превратят в санаторий для выздоравливающих после ранений. После войны мистер Дикон так и не вернулся в Англию. У него есть скромный доход – кажется, нерегулярные авторские отчисления за романы и стихи, которые он публиковал до войны под различными псевдонимами, – и с тысяча девятьсот девятнадцатого он почти не покидал Альпы.

– Вы хотите сказать, что Ричард Дэвис Дикон сумасшедший? – спрашиваю я.

Реджи смотрит на меня в упор, прищурив свои ультрамариновые глаза.

– Никоим образом, – резко отвечает она. – Я пытаюсь объяснить, почему ваш друг взял сборник стихов и выбросил в пропасть.

– Я не понимаю.

– Мистер Дикон знает, что в сентябре тысяча девятьсот четырнадцатого, когда война с Германией только началась, недавно созданное бюро военной пропаганды организовало тайную встречу лучших писателей и поэтов Англии, которая состоялась в Веллингтон-Хаусе на Букингем-гейт. Там присутствовали Томас Харди, мистер Герберт Уэллс…

– «Война миров»! – вырывается у меня.

Реджи кивает и продолжает список.

– Редьярд Киплинг, Джон Мейсфилд – католический писатель, – Гилберт Кит Честертон, Артур Конан Дойл… Джордж Маколей Тревельян, Джеймс Мэтью Барри…

– Питер Пэн! – восклицает Же-Ка.

– Очевидно, мистер Дикон был достаточно уважаемым поэтом, поскольку его тоже пригласили, – тихим голосом продолжает Реджи. – Вместе с его другом поэтом Робертом Бриджесом. Всех их предложили освободить – даже молодых, таких как мистер Дикон, – от воинской повинности во время войны, чтобы они послужили стране своим литературным талантом. В первую очередь поддерживая высокий моральный дух британцев и никогда… никогда не раскрывая перед ними, какой ужасной может на самом деле оказаться война.

– Но Дикон пошел на фронт. – Ладони Жан-Клода теперь сложены вместе, словно в молитве.

– Да, – кивает Реджи. – Однако его друг и собрат по перу Роберт Бриджес остался дома и за всю войну не написал ни строчки. Вместо этого он редактировал антологию возвышенной английской поэзии – ту самую «Душу человека», которую Джордж Мэллори дважды читал здесь, в четвертом лагере, и которую вы пытались читать сегодня вечером, Джейк.

Я смущен.

– Но все это – хорошая английская поэзия. Классика. И там даже есть одно из ранних стихотворений Дикона.

– И ни одного упоминания о войне, – прибавляет Реджи.

– Правильно, – соглашаюсь я. – Тематика разнообразная, но ни одного английского стихотворения о войне. И…

Я умолкаю на полуслове. Кажется, до меня доходит.

– Газеты тоже включились в пропагандистскую кампанию, – говорит Реджи. – Разумеется, без них никак, правда? Списки потерь там публиковались, но не было никаких описаний ужасов войны… ни разу. Все газеты с готовностью выполняли распоряжения бюро пропаганды. Кузен Чарльз писал мне в тысяча девятьсот девятнадцатом году, что Ллойд Джордж сказал (надеюсь, я дословно помню цитату) Скотту из «Манчестер гардиан», что «если бы люди действительно знали» – он имел в виду бойню на полях сражений в Бельгии и Франции – «если бы люди действительно знали, война закончилась бы завтра».

Я говорю медленно и осторожно, тщательно выбирая слова, словно иду между расселинами по снежному полю.

– Значит, сборник «Душа человека» был… работой бюро пропаганды… чтобы война продолжалась, несмотря ни на какие жертвы?

Реджи молчит и даже не кивает, но я вижу: она довольна, что я наконец сообразил. Иногда я туго соображаю, но горжусь тем, что у меня все же хватает ума это делать.