Месма

Прохор Михайлович смотрел на нее исподлобья — этаким мутным, как будто невидящим взглядом. Похоже, ему было сильно не по себе…

— Прохор Михайлович, милый… — Варя, уже одетая, бросила на фотомастера озабоченный взгляд. — Вы точно уверены, что вам сейчас не нужен врач?..

— Точно, — твердо отвечал фотограф. — Врач мне не нужен…

— Ну тогда я пойду, — сказала девушка, словно спрашивая дозволения.

— Да… идите, Варенька… счастливо вам.

Варя уже была на пороге, как вдруг фотомастер воскликнул:

- Постойте, Варя! Одну минутку… я совсем забыл!

Варя повернулась на его оклик. Прохор Михайлович поднялся со стула, суетливо подошел к кухонному столу и, наклонившись, извлек из ящика небольшую баночку, завернутую в пожелтевшую газету. Фотомастер протянул баночку девушке:

— Вот… пожалуйста, возьмите!

— Что это, Прохор Михайлович? — спросила Варя.

— Понимаете… дело в том, что ваш… э-э… Федя оставил мне баночку тушенки! Ну, вы понимаете… Как благодарность за услугу! он приходил ведь почти ночью, а я его принял, обслужил… так она и лежала у меня в тумбочке, будто бы вас ждала! Возьмите, прошу вас… меньше голодать будете.

Варя с грустной улыбкой отвела его руку.

— Ну что вы… Прохор Михайлович! Федя вам ее оставил — вы и кушайте себе на здоровье!

Фотомастер решительно замотал головой.

— Нет, нет, голубушка… возьмите вы, умоляю вас! Вам она нужнее, вы молодая, вам еще жить и жить! А у меня — видите: аж с августа месяца лежит…

— Нет, — твердо ответила Варя. — Если Федя вам ее подарил, то какое же я имею право ее у вас забирать? Феденька ругать меня станет! Он вас от души поблагодарил — так что оставьте ее себе! Это вам от Феди подарок за доброту вашу и участие… Считайте, что и от меня тоже, хорошо?

И Варя — радостная, веселая, словно весенняя птичка, выпорхнула на крыльцо. Тяжелая входная дверь, впустив в прихожую маленькое снежное облачко, плотно закрылась. Прохор Михайлович остался один.

Он еще некоторое время стоял, тупо уставившись на закрытую дверь и машинально вертя в пальцах маленькую баночку тушенки. Затем медленно повернулся и, шаркая ногами, направился в комнату. Тяжело и неуклюже опустился на старенький заскрипевший стул.

Громко тикали часы на стене. В окно метель резко швырнула пригорошню снежной крупы с такой силой, что оконное стекло тоненько затренькало под внезапным ударом вьюги. Стоявший на тумбочке старенький репродуктор внезапно ожил и начал хрипло говорить:

— От советского Информбюро… Передаем сообщение ТАСС о положении на Сталинградском фронте. В течение 17-го, 18-го и 19-го января наши войска вели тяжелые наступательные бои в направлении позиций 6-ой армии немецко-фашистской группировки… После многочисленных атак, предпринятых силами 65-ой ударной армии, советским командованием было принято решение о временном приостановлении наступления. Наши войска понесли большие потери…

Репродуктор говорил что-то еще, голос диктора с трудом пробивался сквозь многочисленные трескучие помехи, но Прохор Михайлович ничего не слышал, хотя с самого утра ожидал этой передачи. Он продолжал неподвижно сидеть, неловко навалившись грудью на стол и уставившись застывшим взглядом в окно, за которым продолжала бушевать лютая январская метель…

Город Краснооктябрьск, июль, 1972 год.

После происшествия с разбившимся гостиничным зеркалом и последовавшим за ним странным и страшным явлением Влад так и не смог окончательно прийти в себя. Несколько последующих дней он провел словно во сне. Он никуда не ездил и не ходил, проводя время в гостинице, либо в зеленом скверике вблизи нее; все попытки его самому себе как-то объяснить происшедшее успехов не имели. Влад чувствовал лишь одно — случилось нечто такое, что переворачивало все его представления об окружающем мире с ног на голову. Все эти чудеса с зеркалом, в котором он порой видел совсем не то, что должен был видеть; непонятное и кровавое травмирование плотника; исчезновение на его глазах следов пролитой крови; наконец, явление ему зловещего, по виду совершенно реального призрака — весь этот набор чудовищных, страшных, не поддающихся здравому осмыслению явлений наполнял его сердце недоумением и абсолютно животным страхом. И хоть последующие ночи Влад проводил все-таки не на улице, а в номере, в гостиничной постели, он не рисковал засыпать в полной темноте, и на ночь оставлял гореть настольную лампу.

Каким-то особым чутьем Влад осознавал, что образ женщины, представшей его взору после жуткого случая с плотником, совершенно реален! Всякая мысль о возможной галлюцинации (с чего бы это? не пил, и галлюциногенных грибов не пробовал) или о каком-либо еще притянутым за уши объяснении случившегося представлялась ему жалкой и беспомощной.