Месма

Девушка снова опустилась на стул, сложив ладошки на коленях — совсем, как примерная школьница. Прохор Михайлович увлеченно давал указания — как держать голову, как ее повернуть, куда направлять взгляд; молодая клиентка постепенно втянулась в процесс, увлеклась им, и когда Прохор Михайлович сказал наконец «Ну, теперь все!», на ее милом личике появилась даже некоторая тень сожаления по поводу окончания столь интересного действа…

— Спасибо вам огромное! — воскликнула она. — А карточки когда можно забрать?

— Карточки? — Прохор Михайлович задумчиво погладил свой старенький фотоаппарат. — К сожалению, голубушка, быстро не смогу… Электроэнергию дают крайне дозированно, а без электричества, сами понимаете, фотоснимков не напечатаешь. Зайдите денька через четыре…

— Хорошо! — бодро отвечала девушка. — А сколько я вам должна?

Прохор Михайлович накинул мешок на свой аппарат, чтобы он не пылился попусту.

— Вот придете за снимками, тогда и сочтемся, — сухо ответил он. — Сожалею, голубушка, но ваших фотопортретов вашему жениху придется подождать. Уж не обессудьте… как говорится — все, что могу.

— Ой, да что вы! Я все прекрасно понимаю… все война проклятая, куда от нее денешься? — веселые глаза девушки сразу затуманились, а на симпатичное, очень милое лицо набежала скорбная тень. — Конечно, ему придется подождать. Я-то от него все жду его фотографии, жду… а ее нет и нет. И не только фотографии, а как уехал на фронт, так с тех пор ни одного письма не прислал…

— Ну что же вы хотите, голубушка, — отозвался Прохор Михайлович, — война есть война… Бывает, с фронта письма месяцами идут… Но не теряйте надежды: отсутствие письма — это еще не трагедия, вот когда похоронка приходит — вот тогда беда! А если же только письма нет, всегда остается надежда. Надо ждать!

— Это, конечно, правильно, — отвечала девушка, — однако тревога-то не отпускает! Все гложет и гложет: где он, да что с ним? Жив ли? Извелась прямо вся…

Прохор Михайлович почувствовал, что девушка не торопится уходить — ей хочется сочувствия, поддержки, вероятно, дома ей поговорить просто не с кем, или же там ей самой приходится кого-то поддерживать. Как раз в эту минуту снаружи в окно ударил мощный порыв ветра, по стеклу дробно застучали жесткие снежные крупинки. Фотомастер тактично заметил:

— Гляньте-ка, метель как разыгралась! Так метет, того и гляди — стекла высадит! И куда же вы в такое ненастье пойдете? Посидите лучше у меня полчасика-часик, поутихнет хоть немного, а не то занесет вас, голубушка, снегом…

— Да что вы, — смутилась девушка, — неудобно как-то…

— Что неудобно-то? — спросил фотограф. — Вам куда идти?

— Да на Песчаную…

— Господи! Да ведь это на другой конец города! — всплеснул руками Прохор Михайлович. — Ну как же вас отпустить! Такая вьюга лютует, транспорт не ходит… да что вы, барышня! Посидите в тепле, ну — относительном, конечно, однако не улица все же! У меня вот кипяточек есть… сейчас, пока электричество не отключили, подогреем его… Электроплитка-то у нас на что?

Он засуетился возле кухонного стола, а девушка растерянно стояла в сторонке, беспомощно наблюдая за его хлопотами. Ей было ужасно неловко. Прохор Михайлович повернулся к ней.

— Ну что ж вы стоите? — укоризненно спросил он. — Проходите в комнату, за стол садитесь… Вот вам свеженький кипяток…

Девушка подошла к столу, робко присела. Прохор Михайлович поставил перед ней стакан с кипятком в мощном металлическом подстаканнике, плетение которого изображало серп и молот на фоне скрещенных налитых колосьев — символику, которую терпеть не мог незабвенный мастер Семенов Иван Яковлевич…

— Подождите немного, он быстро поостынет, — напутствовал хозяин, — а пока ладошки-то на подстаканник положите, пусть они у вас погреются! Не бойтесь, о подстаканник не обожжетесь!

Девушка послушалась и обняла подстаканник своими небольшими округлыми ладошками. На ее щечках появился слабый румянец. Прохор Михайлович невольно умилился.

«А ведь у меня вполне могла быть вот такая милая дочка! — подумал он неожиданно. — Вот было бы хорошо! Однако не судил Господь: стало быть, не судьба…»

— А хотите сахару? — вдруг вскинулся он. — У меня знаете ли, немножко сахару есть…

— Да что вы… Сахар вам самому нужен! Не надо, не надо…

Прохор Михайлович только рукой махнул.

— Ой, да прекратите! Считайте, что вы у меня в гостях…

Он поднялся, подошел к полке над кухонным столом и вернулся с двумя кусочками сахара и с металлической ложечкой.

— Вот вам, — он положил перед девушкой сахар. — Можете в кипяток бросить, а желаете — так вприкуску…

— Я вприкуску… можно? — совсем по-детски спросила девушка.

— О, господи! — фотограф едва не рассмеялся. — Ну конечно, можно! Как хотите, так и ешьте.

Девушка аккуратно откусила белый кусочек. У Прохора Михайловича на глаза навернулись слезы умиления. Он почувствовал испуг, что может не совладать с нахлынувшими эмоциями и расплачется. Чтобы как-то уйти от столь зыбкого внутреннего состояния и вновь обрести душевное равновесие, он как мог бодрее спросил: