Месть князя

– Да знаю я, – махнул рукой Михаил. – Мой геолог рассказывал, что не только зэков отстреливают. Бывало, и члены научных экспедиций ловили жеканы в грудь. Дикий народ… Но, слава Богу, не летают. Так что мы, Женечка, не пехом. Пехом, – перекривил он Евгения, – только до Берелеха, там недавно аэродром построили. Захватим самолет – и до Анадыря. А там, если неожиданно наскочить, заправимся – и до Аляски… или до острова Святого Лаврентия рукой подать. Еще будет время разведать, подумать… Сейчас нам до весны двигаться не с руки. Аляска – тоже не райское местечко. На сотни километров – ни души. Так что, пока шум после нашего побега не утихнет, перезимуем здесь, у горячего ключа. До весны несколько месяцев продержимся, а потом рванем дальше. Благо: мясо есть. – Он кивнул на лошадей. – Как прибудем на место – забьем. Все равно кормить нечем. При таком морозе – будет свежина до самой весны. Да и запасы у нас в санях есть. Ничего… Перезимуем… Сейчас немного отдохнем – и нужно распрячь лошадей, навьючить их припасом. С санями дальше не пройдем. Сани – замаскировать. Их весной с половодьем снесет в Колыму. И в путь! Дай Бог, к ночи найдем это озеро, если геолог не врал. А не найдем – и так перезимуем. Правда, будет труднее. Все! Через полчаса выступаем! Отдохните пока.

И он начал медленно и тщательно пережевывать содержимое котелка.

Только на третьи сутки, обмороженные, измученные, с почерневшими от дикой усталости лицами, они все-таки вышли к горячему источнику возле озера.

– Да-а-а… Твой геолог не соврал! – радостно воскликнул Лопатин, разглядывая густое облако пара над небольшим ручьем, который пробил себе в глубоком снегу дорогу к самому озеру. – Теперь я верю: перезимуем, выживем!

– Еще как выживем! – уже бодро орал Лёнчик, пять минут назад трясущийся от холода, с тоскливой миной на небритой роже. – С комфортом, бля, как в турецких банях!

И над заиндевелой тайгой понеслись его оптимистично-радостные вопли:

Когда мать меня рожала,Вся милиция дрожала…

– Пару часов на отдых, а затем – обустраиваться! – распорядился Михаил и поморщился, услышав очередные перлы Карузо. – Лёнчика придется облагораживать, – добавил он, – как-никак, через пять месяцев в свет выводить. – Он ни капли не сомневался в выполнимости этого отчаянного плана, вселяя этим уверенность в других. – Хорошо мы будем выглядеть на Бродвее рядом с этой блатотой?! – Он, раздеваясь, кивнул в сторону облака с паром.

Оттуда раздавалось:

Гоп со смыком – это буду я.

Воровать – профессия моя…

Михаил, скинув нижнее белье, сверкнул мосластыми ягодицами и растворился в молочном тумане ручья. Противореча только что произнесенному, его горло исторгло продолжение этой дурацкой песни:

Глотка была прездороваИ ревела, как корова.Гоп со смыком – это буду я.

Вскоре к этим воплям и фырканью присоединились радостные голоса Александра и Евгения.

Глава 20

Веретено жизни, разматывая почти полугодовую, со дня начала зимовки друзей, нить долгих ночей и коротких, похожих на туманно-морозные сумерки, дней, прекратило ткать свою ледяную пряжу.

Долго стоявший почерневший снег вдруг, в несколько дней, скукожился и потек на ярком солнце. Только приходящая ночь все еще сковывала землю заморозками. Как всегда в этих местах, весна ворвалась, подобно взрыву. Природа спешила. Хотела успеть за несколько теплых месяцев жизнеутвердиться: зацвести, отцвести, пустить в пока еще не замерзшую почву новые семена, чтобы затем раскрасить склоны сопок, покрытые замшелым сланцем, кроваво-красными каплями брусники, развесить в распадках крупные гирлянды черной и красной смородины, усыпать чернильными пятнами маленькие, карликовые, не выше колена, деревца голубики, возвышающиеся над желтеющими глазами морошки в окружении ярко-изумрудного влажного мха.

Медведи должны были успеть, нагуляв жир на рыбных нерестилищах, вломиться в густые заросли малины; бурундуки и белки – сделать запасы к новой зиме; росомахи, волки, лисицы, зайцы – вывести и подготовить к испытаниям свое молодое потомство.

Тучи всевозможной живности, свистя, чирикая, каркая и крякая, порхали в небе, пожирая такие же тучи насекомых – кузнечиков, бабочек, стрекоз, не говоря уже о зловредных комарах, иногда заслонявших своей массой белый свет и служивших обильной пищей для тритонов, барахтающихся в каждой луже.

Нигде, даже в самых экзотических уголках мира, природа не поражает своими красками так, как здесь, после девятимесячного ледяного безмолвия – полярной ночи, поражает этот весенний взрыв праздника и торжества жизни в ее многообразном разноцветье.