Метро

Он оглядел и механически пересчитал ютившихся на крыше членов отряда. Сейчас их было пятеро, если не считать Антона, который так и не пришел в себя, и его сына. Артем тупо отметил, что один боец куда-то пропал, потом его мысли опять замерли. Как только в голове опустело, рассудок снова начал сползать в мутную пучину. Бороться с этим в одиночку было трудно. Мельком осознав происходящее, Артем постарался уцепиться за эту мысль; необходимо было думать о чем угодно, только чтобы не оставлять свой рассудок незанятым. С остальными, видимо, происходило то же самое.

— Вот что с этой дрянью под облучением случилось… Точно говорили, биологическое оружие! Но они сами не думали, что такой кумулятивный эффект получится. Хорошо еще, оно за стеной сидит и в город не вылезает… — говорил Мельник.

Ему никто не отвечал. Бойцы затихли и слушали рассеянно.

— Говорите, говорите! Не молчите! Эта сволочь вам на подкорку давит! Эй, Оганесян! Оганесян! О чем думаешь? — тормошил сталкер одного из своих подчиненных. — Ульман, мать твою! Куда смотришь? На меня смотри! Не молчите!

— Ласковая… Зовет… — сказал богатырь Ульман, хлопая ресницами.

— Какая еще ласковая! Не видел, что с Делягиным стало? — сталкер с размаху заехал бойцу по щеке, и осоловелый взгляд того прояснился.

— За руки! Всем за руки взяться! — надрывался Мельник. — Не молчите! Артем! Сергей! На меня, на меня смотрите!

А в метре внизу клокотала, кипела страшная масса, которая, кажется, заполнила собой уже всю платформу. Она становилась все настойчивее, и выдерживать ее напора они уже не могли.

— Ребята! Пацаны! Не поддавайтесь! А давайте… хором! Споем! — одергивая своих солдат, развешивая им пощечины или почти нежными касаниями приводя в чувство, не сдавался сталкер. — Вставай, страна огромная… Вставай на смертный бой! — хрипя и фальшивя, затянул он. — С фашистской силой тем-ною… С прокля-я-ятою ордоой…

— Пусть я-арость благородная…. Вскипа-ает, как волна, — подхватил Ульман.

Вокруг поезда забурлило с удвоенной силой. Артем подпевать не стал: слов этой песни он не знал, и вообще ему подумалось, что про темную силу и вскипающую волну бойцы запели неспроста.

Дальше первого куплета и припева никто, кроме Мельника, слов не знал, и следующее четверостишие он пел в одиночку, грозно сверкая глазами и не давая никому отвлечься:

Как два-а различных по-олюса,Во всем враждебны мы!За све-е-ет и мир мы боремся,Они — за царство тьмы…

Припев на этот раз пели почти все, даже маленький Олег пытался вторить взрослым. Нестройный хор грубых, прокуренных мужских голосов зазвучал, отдаваясь эхом, в бескрайнем мрачном зале. Звук их пения взлетал к высоким, украшенным мозаикой сводам, отражался от них, падал и тонул в кишащей внизу живой массе. И хотя в любой другой ситуации эта картина — семеро здоровых мужиков, забравшихся на крышу состава и распевающих там, держась за руки, бессмысленные песни — показалась бы Артему абсурдной и смешной, сейчас она больше напоминала леденящую сцену из ночного кошмара. Ему нестерпимо хотелось проснуться.

Пусть я-а-арость благоро-о-о-однаяВскипа-а-а-ает, как волна-а-а-а…Идет война народная,Свяще-е-е-нная война-а-а!

Сам Артем, хотя и не пел, прилежно открывал рот и раскачивался в такт музыке. Не расслышав слова в первом куплете, он решил даже сначала, что речь в ней идет то ли о выживании людей в метро, то ли о противостоянии черным, под натиском которых скоро должна была пасть его родная станция. Потом еще в одном куплете проскользнуло про фашистов, и Артем понял, что речь идет о борьбе бойцов Красной бригады с обитателями Пушкинской…

Когда он оторвался от своих размышлений, то обнаружил, что хор затих. Может, следующих куплетов не знал уже и сам Мельник, а может, ему просто перестали подпевать.

— Ребята! А давайте хотя бы «Комбата», а? — пытался уговорить своих бойцов сталкер. — Комбат-батяня, батяня-комбат, ты сердце не прятал за спины ребят… — начал он было, но потом и сам примолк.

Отряд охватило нехорошее оцепенение. Бойцы начали разжимать руки, и круг распался. Молчали все, даже все время бредивший и бормотавший до этого Антон. Чувствуя, как в возникающую в голове пустоту заливается теплая и мутная жижа безразличия и усталости, Артем старался вытолкнуть ее, думая о своей миссии, потом рассказывая про себя детские стишки, сколько помнил, потом просто повторяя: «Я думаю, думаю, думаю, ко мне не пролезешь…»

Боец, которого сталкер назвал Оганесяном, вдруг встал со своего места и распрямился во весь рост. Артем равнодушно поднял на него глаза.

— Ну, мне пора. Бывайте, — попрощался тот.

Остальные тупо посмотрели на товарища, ничего не отвечая, только сталкер кивнул ему. Оганесян подошел к краю и без колебаний шагнул вперед. Он совсем не кричал, но внизу послышался неприятный звук, смесь всплеска с голодным урчанием.