Между нами только ночь

В шестидесятых вообще все с ума сходили по Франции, Парижу… Это была какая-то несбыточная страна, где можно дышать легко и свободно, вечно что-то насвистывать, говорить “о-ля-ля!”, ночевать в слоне, как Гаврош, на площади Бастилии… Всё самое лучшее было оттуда – импрессионисты, Артюр Рембо, Эдит Пиаф, Маленький Принц, Эйфелева башня, крылатая фраза Экзюпери “Мы в ответе за тех, кого мы приручили”, “Весна” и “Поцелуй” Родена, книга карикатур Жана Эффеля – я так любила рассматривать ее, когда болела, французский фильм с Симоной Синьоре, Симона Синьоре собственной персоной с мужем Ивом Монтаном в Москве – вот чудо из чудес!

Ив Монтан пожелал посетить ремесленное училище, он ведь сам был когда-то рабочим парнишкой. Его пригласили в лучшее ремесленное училище, там большой концертный зал, образцово-показательный, и проверенная художественная самодеятельность: они даже в Кремле выступали с коронным номером – сводный хор учеников и преподавателей пел на три голоса песню “Вот эти руки, руки трудовые…”

Ив Монтан тоже спел и произнес речь.

А моя мать Люся это мероприятие записывала на пленку для радиопередачи “Наши трудовые резервы”. Когда Ив Монтан закончил выступление, она побежала взять автограф на его книжку, только что вышедшую в Москве. А у него было паршивое настроение, и он так расписался, – рассказывает Люся, – даже не поймешь – Ив Монтан это или черт знает кто.

Идет она к служебному выходу, вдруг видит – сидит на стуле одна-одинешенька живая легенда французского кино – молодая Симона Синьоре – и горько плачет.

– Симона! – спрашивает Люся. – Что стряслось?

А та, утирая слезы – розовым в белых кружевах платком – довольно, кстати, большим:

– Ив сказал… Я ответила… Ив ушел…

Поругалась с Ивом Монтаном.

Люся говорит:

– Да что вы на него обращаете внимание! Это же мужчины!.. Держите сухой платок!

И вот Симона Синьоре с благодарностью берет клетчатый носовой платок моей мамы Люси, а ей отдает свой, до того мокрый от слез, прямо хоть выжимай!…И этот платок более полувека трепетно хранился Люсей на книжной полке в автобиографической книге Ива Монтана “Солнцем полна голова” с его размашистым автографом на обложке.

С какими принимали Ива распростертыми объятиями до тех пор, пока он не выкинул номер: накупил тут в России вагон голубых, белых, розовых байковых трусов с начесом, необъятных атласных бюстгальтеров, хлопчатобумажных коричневых женских чулок, снял выставочный зал в Париже и развесил по стенам, коварно посмеявшись над скрытой от чужих глаз, интимной компонентой нашего советского прикида.

В конце концов, моя мама Люся, почему-то с группой казахов из Алма-Аты, побывала в Париже – вернулась домой ошеломленная, с пластинкой французских шансонье, которую у нее постоянно выпрашивал Юрий Визбор и друзья радиожурналисты. Все подряд передачи – неважно, про угольные шахты Донбасса, совхоз Ленина или съезды комсомола – они озвучивали этой кучерявой безалаберной пластинкой. Со временем Визбор стал про нее говорить: “мои французы”. И Люсе не раз ему приходилось отвечать:

– Запомни, Визбор: французы – не твои, а мои!

Еще она привезла из Парижа безумную красную шапку, взъерошенную до такой степени, как будто эта шапка горит у нее на голове, и невесомую, легче голубиного пера, невиданную в наших краях синтетическую шубу, которая аж искрилась в темноте, до того постоянно была наэлектризована.

А вскоре неожиданный случай бесповоротно и навсегда приблизил к нам Францию. Ибо отныне там жили такие наши друзья, прямо, как говорится, до последнего вздоха.

Мой папа Лев, блестящий молодой человек, с отличием окончивший Институт международных отношений, владеющий в совершенстве несколькими европейскими языками, работал на Всесоюзном радио в международном отделе и, будучи смуглым черноволосым красавцем, имел среди коллег прозвище “индус”.

В один прекрасный день ему позвонил знакомый редактор из Государственного издательства географической литературы и предложил перевести с французского книжку о путешествии парижского врача Клоди Файен. Она работала в Йемене, лечила арабов. Книга так и называлась – “Французский врач в Йемене”.

– Ой, нет, – испугался Лев. – Перевести целую книжку! Небось, с художественным уклоном…

А тот:

– Да, немного с художественным. Зато впереди – целый год, успеешь, чего там…

Короче, уговорил.

Ну, Лев живет себе, думает, успеется, свои пишет задушевные книги о проблемах социального развития нашей Земли (впоследствии их перевели на множество иностранных языков), мирно собирается с семьей в Гагры. Тут ему звонит редактор:

– Ну как? – спрашивает.

Лев ему во всём признается.

– Что??! – в ужасе вскричал редактор. – Мы погибли! Бросай всё и переводи!!!

И вот в белой войлочной шляпе с бахромой Лев лежит на пляже, перед ним тетрадка на морском песке, рядом книга Клоди Файен, под боком французско-русский словарь – и строчит перевод: