Между прошлым и будущим

Я не спеша направилась в комнату Хелены. Она сидела в постели, держа трость на весу, словно собиралась снова постучать в стену. Я стояла и смотрела на нее, опасаясь, что мое присутствие ее не остановит. Но старуха опустила трость и положила ее на тумбочку у кровати.

– Где вас носило? Я проснулась, звала вас и сестру Уэбер, но никто не соизволил ответить. Я уже было решила, что все бросили меня на произвол судьбы и теперь мне самой придется добывать себе пропитание. – Она улыбнулась, но продолжала капризничать. – Экономка куда-то убрала моих херендских петушков, я их что-то нигде не вижу. Прошу вас найти их и поставить на тумбочку у моей кровати. Мне очень нравится ими любоваться.

Я даже была рада, что она болтала без умолку и отдавала мне распоряжения. Это позволяло мне двигаться и молчать, обдумывая, каким образом подступиться к девяностолетней женщине, чтобы спросить, почему у нее находится картина, которая ей не принадлежит, и почему она лгала мне о ее происхождении. Я хотела знать правду, и, что гораздо важнее, Финн должен был знать правду. Если, конечно, он ее уже не знал.

Я сняла двух петушков с туалетного столика и поставила их поближе к Хелене, а она чуть не замурлыкала от удовольствия при виде своих сокровищ.

Я смотрела на отбитый хвост оранжевого петушка, и перед моими глазами, словно кадры старого кинофильма, мелькали сцены далекого прошлого.

– Хелена, помните, вы рассказывали нам с Финном, как вы разбили этого петушка?

– Разумеется, помню. Я всегда была довольно неуклюжей. Полагаю, вам в это сложно поверить?

Я не поддалась на этот отвлекающий маневр, так как впервые заметила настороженность в ее взгляде.

– Вы сказали, что это было в ту ночь, когда американцы бомбили Будапешт. В одной из книг по истории я прочитала, что они пошли на это, чтобы заставить венгерское правительство прекратить депортацию евреев, которая началась в марте того года.

– Да, это так, но тогда я об этом не знала. Я была слишком занята зарабатыванием денег на пропитание сестры и себя самой. Мы тогда старались не вникать в политику.

– Вы говорили, что пели тогда в кафе, чтобы заработать деньги. Вы там познакомились с Гюнтером?

На губах Хелены заиграла загадочная улыбка. «Он был моей единственной любовью».

– Вы угадали. Немецкие военные жили в лагерях за городом, но, когда началось отступление, переместились в Будапешт. Гюнтер приходил в мое кафе каждый вечер и всегда садился за столиком у сцены. Только через месяц он осмелился заговорить со мной. И то только для того, чтобы спросить, не хочу ли я пить после слишком долгого пения. Он сказал, что я очень худенькая, и предложил угостить меня ужином. Там были и другие солдаты, но он никогда не позволял им говорить грубости в моем присутствии. Он был всего лишь сыном простого мясника, но при этом настоящим джентльменом.

Я смотрела ей в лицо, пытаясь прочитать ее мысли.

– А вас не смущало, что это был немецкий солдат?

В ее глазах вновь появилось настороженное выражение.

– Я его не воспринимала так. Я просто видела перед собой милого молодого человека, который дарил мне цветы и говорил о будущей счастливой жизни вместе. Война для нас не существовала.

– Но, полагаю, Бернадетт прекрасно осознавала ее последствия. – Мне хотелось, чтобы до нее дошли мои слова. – Она когда-нибудь составляла вам компанию, когда вы пели для солдат?

Шишковатые пальцы старухи принялись теребить одеяло.

– Бернадетт была очень застенчивой и не любила выступать перед незнакомыми людьми. Так что она мне не помогала. У нее просто не хватало на это смелости.

– Она отказывалась это делать из-за Бенджамина?

Ее руки застыли на одеяле, и она улыбнулась со странным выражением на лице.

– Да, полагаю, это и было причиной ее отказа. – Она вздохнула. – Тогда были трудные времена. Мне лично было все равно, для кого петь и от кого получать деньги. Вы бы меня поняли, если бы знали, что такое голод и лишения и на что способен человек, лишь бы быть в безопасности и иметь пропитание. Иногда жизнь заставляет нас делать такой выбор.

Я протянула руку, снова взяла петушка с отбитым хвостом и потерла большим пальцем по неровному сколу на том месте, где был хвост, думая о Бернадетт, о том, каково ей было все это пережить. Осознавать, какой хрупкой может быть иногда жизнь.

– Мне хотелось бы вас кое о чем спросить.

Хелена закинула голову назад, прищурив глаза.

– Значит, все мои предостережения по поводу кошки, которую сгубило любопытство, на вас не действуют и вы все еще горите желанием задавать вопросы?

– Нет, пока не действуют. Моя сестра Ева сказала мне, что любознательность – это одно из моих достоинств.

– А с каких это пор вы прислушиваетесь к мнению сестры?