Между прошлым и будущим

Я замолчала, вспоминая, как долго мы цеплялись за прежнюю жизнь в Будапеште, словно не замечая перемен вокруг нас. Словно мы ничего не знали о том, что весь остальной мир пылает в огне. Возможно, такова человеческая природа – мы пытаемся избежать несчастья, сосредотачивая внимание на повседневной жизни. Наконец, взглянув в глаза Элеонор, я сказала:

– Нам удалось бежать из Венгрии во время нацистской оккупации в тысяча девятьсот сорок четвертом году. И мы приехали сюда.

Она долго и внимательно смотрела на меня, словно догадывалась, что я что-то недоговариваю и то, что я ей поведала, всего лишь легкий ветерок перед ураганом.

– Вы когда-нибудь возвращались туда? В Венгрию?

Я почувствовала знакомое жжение в горле и поняла, что мне не следует продолжать разговор. Я просто покачала головой, не смея говорить о долгих годах разлуки, о потерянных друзьях и несбывшихся надеждах, о собственном прошлом.

Элеонор снова принялась разглядывать пластинку, которую держала в руках.

– Как вы думаете, граммофон еще работает?

Я пожала плечами.

– Я уже сто лет его не слушала, но, думаю, он еще исправен. Это ведь портативная модель, которую надо заводить.

Глаза Элеонор заблестели.

– Мне так хочется послушать хоть одну из ваших песен. Можно я сейчас поставлю пластинку?

Мое сердце бешено заколотилось. Каждую ночь, ложась спать, я молилась, чтобы никогда больше не услышать голоса сестер, боясь того, что они могли сказать мне. Я просто не вынесу, если услышу их сейчас.

– Я слишком устала. Может быть, потом послушаем.

Она убрала пластинку в корзину, явно пытаясь скрыть разочарование.

– Уверена, что Джиджи тоже захочет ее послушать. – Элеонор задержалась у двери. – Так как «В полном одиночестве» написал Ирвинг Берлин, могу поспорить, что найду ноты этой песни в Интернете. Если мне удастся сделать из этой мелодии простенькую композицию для фортепьяно, я могу научить Джиджи ее играть. Думаю, она будет в восторге.

Я хотела было воспротивиться, но не смогла придумать правдоподобную причину. Элеонор попрощалась со мной, когда в комнату вошла сестра Уэбер, чтобы вымыть меня, но я отослала ее назад, сказав, что слишком устала. Я долго лежала в постели, вспоминая слова старой песни и тот день, когда мы записали ее в небольшой студии в Лондоне. Я хотела бы, чтобы память изменила мне, чтобы я была не в состоянии вспомнить прошлое. Но воспоминания были живы, словно зеленые листья на падубе снежной зимой, когда все вокруг замирает, – достойное наказание для тех, кто хотел бы забыть свои прегрешения.

Элеонор

Я стояла на террасе, глядя на алеющие небеса, и очертания облаков были так же расплывчаты, как мои неясные воспоминания. Скоро опустится темнота, но я почему-то не в силах была уехать. Посуда после ужина была уже убрана со стола, Тери Уэбер находилась в комнате Хелены, готовя ее ко сну, а Финн с Джиджи сидели на застекленной террасе, откуда открывался вид на прибрежные болота, и играли в карты в подкидного.

Я целых полчаса объясняла им нехитрые правила этой простенькой игры, весьма удивленная тем, что они до сих пор были с ней незнакомы. Джиджи мгновенно ухватила суть, а вот с Финном пришлось повозиться, потому что он пытался найти в игре мудреные стратегии и тонкости, которых там не было. В конце концов я сдалась и, извинившись, вышла из игры, чтобы не стать свидетелем его разгрома.

Я все еще пребывала в смущении по поводу своего невежества в отношении истории стран Европы во время Второй мировой войны и была исполнена решимости восполнить эти пробелы – по крайней мере, до такой степени, чтобы в следующий раз, когда эта тема будет затронута, беседовать с Хеленой на равных. Если, конечно, она позволит к ней вернуться. Она вообще была довольно резка в своих суждениях, но сегодня, когда она говорила об этом периоде своей жизни, ее лицо словно застыло, а глаза потухли.

В семнадцать лет из-за несчастного случая с Евой я пыталась сбежать из родного дома, но отсутствовала менее часа. Хелена была вынуждена покинуть страну из-за жестокой войны, пересекла океан, чтобы попасть на другой континент, и никогда больше не возвращалась на родину. Период моих бед измерялся годами – смерть отца, а потом несчастье с Евой, – испытания же Хелены завершились в течение нескольких месяцев. Я размышляла о том, что тяжелее – постоянное переживание потери или кратковременная, но резкая боль, когда одним движением срывают повязку с раны. Может быть, страдания легче перенести, если все происходит быстро?

Я зажгла настольные лампы и стоявший между креслами торшер и удивилась, что открытая книга все еще лежала на диванчике, а плед на спинке кресла был смят, словно сидевший там человек только что встал и вышел из комнаты.