Междуморье

А помимо того – Москва все больше работала "под Амстердам". Весь город был перегорожен стойками, на которых, в основном, работал народ из Средней Азии. Повсюду прокладывались велосипедные дорожки, по которым ездили немногочисленные велосипедные хипстеры. Улицы были отремонтированы, а тротуары – асфальтированы. Шильдоза – сильно ограничена. Дома - отремонтированы. Москва была красивой и вполне себе приятной. Лишь кое-где были видны, словно памятки трудного прошлого, мастодонтов девяностых годов, дешевые и громадные торговые центры, выстроенные в то время, когда все святое на какое-то время перестало существовать, и публичное пространство в даже самых представительных местах города можно было себе купить, если только у тебя имелись бабки. И я даже удивлялся тому, что никто не выстроил такой, например, торговый центр "Наутилус", походящий на нарисованное ребенком морское чудище на Красной Площади, или не устроил бутик в Мавзолее Ленина.

Но вообще-то здесь было все. На Николаевской, к примеру, можно было съесть "японские блины". Висящая на стене реклама торгового дома искушала "миланскими ценами", а среди всего этого тащился полуголый, покрытый зелеными татуировками мужик в шлепанцах. Царскость смешивалась с советскостью, нуворишесть с хипстерством и жуликоватостью. На Красной Площади, сразу же рядом с нулевой отметкой, от которой отмериваются все расстояния в России, сидела очень хорошо одетая женщина и просила милостыню, прячась за темными очками, чья оправа была выложена кристаллами. На ее лице была глуповатая улыбка, и я даже и не знал, то ли это и вправду какая-то жизненная трагедия, то ли игра для скучающих миллионеров. Перед шикарной гостиницей неподалеку стоял портье в ливрее, покрытой золотом так плотно, словно советский генерал – орденами. Но вот обувь на нем была нищенская – дешевая и запыленная. Сразу же за гостиницей начинался нарисованный город: целый квартал был закрыт полотнищами, на которых были нарисованы фасады спрятанных за ними домов. Выглядело это сюрреалистически и пугающе – и я дивился тому, что никто не использует оказии заработать на том, чтобы вывесить в этих местах просто гигантских реклам.

В средине всего этого сидел Кремль, словно город в городе, словно средневековый замок, а в нем – словно в сказках или учебниках по истории – жил король, отгороженный от мира стенами, вокруг которых располагался город: жужжащий, шумящий, вестернизирующийся, лежащий в самой средине пустоты.

Я жил на Чистых Пружах и каждый день возвращался в хостел через славянскую древность. Каждый день я проходил среди поставленных прямо на тротуаре славянских божков и демонов, святовидоидами[185] и драконами, что стояли под очередным чудищем, порожденным девяностыми годами и носящим гордое название "Чистые Пруды Бизнес-Центр". Жара стояла сумасшедшая, откуда-то из глубин Сибири, раскаленной летом словно вложенный в печь камень, на Москву волнами шел жар. Каждую ночь небо горело оранжевым огнем.

По вечерам местные забегаловки начинали сходить с ума. Играла музыка, а между людьми, курящими свои сигареты на тротуарах и мостовой, медленно проезжали автомобили. Я сидел на втором этаже своего хостела и глядел на все это сверху. Или же спускался вниз, к входу в хостел, где каждый вечер дул виски прямо из бутылки один и тот же состав: Миша с Сахалина, Артем из Калининграда и Женя из Днепропетровска. Миша с Сахалина читал рэп (среди всего прочего и о том, что с конца света приехал вот сюда, в центр света), а Артем, с другого конца бесконечной России, губами делал ему биты. Женя шмалил самокрутки с травкой, и его не слишком беспокоил тот факт, что рядом находился полицейский пост. Он жаловался на то, что киевская "хунта" переименовала его город в "Днiпро", но он, заявлял, всегда будет говорить "Днепропетровск", даже если его станут пытать, как Рамси Болтон пытал Теона Грейджоя[186]. Все приехали сюда искать работу и в хостеле проживали временно. Говорили, что все в России меняется. Что полиция не берет взятки. Ну ладно, почти не берет. Что за мелкие проступки еще можно как-то за бабки выкрутиться, а вот за серьезные преступления – уже нет. Сама полиция тоже была иной, не такой, как старая, советская: исчезли громадные фуражки XXL и пузища, затянутые в мундир; теперь мусора ходили по улицам в черных комбинезонах и в черных беретах. Многие из них были с Кавказа, и в этой форме ассоциировались с армией какой-нибудь южноамериканской хунты.

В демократию верят только фраеры

Дмитрий, журналист, который когда-то был оппозиционером, а впоследствии перешел в резкий пропутинизм, говорил, что у него открылись глаза. Мы встретились у станции метро "Новокузнецкая", в окружении забегаловок и уличных музыкантов. Я сказал ему, что Москва сделалась клевым городом. Тот лишь махнул рукой. Ну ладно, начал объяснять он: хорошо, что строятся, что дороги ремонтируют, вот только на кой ляд все эти пидорские велосипедные дорожки?

- Это все делишки долбаных либералов, - сетовал он.