Междуморье

На Московском вокзале, ожидая "сапсан", я глядел на то, как сержант выставляет призывников в две шеренги. Те старались ничего по себе не показывать, но выглядели несколько перепуганными. Почти что дети, каждый в форме темно-оливкового цвета, с черным наплечным мешком. Сержант тоже был еще говнюком, и у него была похожая форма, вот только на плече он носил сумочку на ремешке, такую, как в восточной Европе охотно таскают типы, не желающие, чтобы у них из карманов выпирали ключи и бумажники. Сержант отошел на пару шагов переговорить по телефону, а к подразделению подошел какой-то пьяный тип с бутылкой ice tea в руке, подмигнув, он дал понять, что в бутылке не один только холодный чай. Перепуганные ребятишки, поглядывая на начальника, отогнали его.

- И куда едете? – спросил тип, сделав глоток из бутылки. – На войну, наверняка. На войнушку, ребята, жалко ваши молодые жизни…

- На какую такую войну, - буркнул в ответ кто-то из призывников. – Иди ты, дядя, нахуй…

Подъехал "сапсан". Блииин! На проводниках была элегантная серая униформа и белые перчатки. Они подавали женщинам руку, когда те поднимались по ступенькам. Да, это была такая Россия, которой она сама очень желала бы себя видеть. Во всем этом было что-то от X{X столетия. Стимпанковый консерватизм, пускай даже если антураж был и слишком современным. По вагонам ходили офицеры в отутюженной форме и богатые бизнесмены. Кпутился пахучий молодой поп, обладающий сложением и красотой хипстера из рекламы H&M, в выглядывающих из-под рясы светлых джинсах и дорогих белых мокасинах. В динамиках теплый голос сообщал, что детей лучше всего будет держать на руках, что не следует забывать про багаж и вообще быть внимательным. Мужик, который разложил рядом со мной свой ноутбук, звонил в Испанию относительно "крупной партии" каких-то панелей, офицеры изысканно ухаживали за бизнес-леди. На вагонных экранах показывали советский фильм Разведчики.

Я читал Травина. Тот писал, что Запад охотно "отдал бы России Украину", только он глупо себя чувствует, поскольку та, истекая майданной кровью, сама прется к нему на порог. Я глядел в окно на пейзаж между двумя российскими центрами, только то не был пейзаж собственно России, ее цивилизационного центра. Петербург появился слишком поздно, на угрофиннских землях. Мне казалось, что если бы сам желал территории, соответствующие польскому ядру, территории между Варшавой и Краковом, мне пришлось бы ехать из Киева в Москву. А так я глядел на крепенькие леса, на редко, очень редко разбросанные поселения. Странно все это выглядело: элегантный состав, едущий сквозь пространство, которое с точки зрения Европы было концом света – а ведь уже в Хельсинки я чувствовал себя так, словно бы находился где-то в далекой Ультима Туле. В западной Европе, да что там, даже в центральной, таких пустых пространств нет. Это все напоминало, скорее, Америку, с ее громадными отдаленностями, с городами, до какого-то момента подражавшими европейским, а потом пытающимися представить миру новый стандарт: с широкими улицами, приспособленными к автомобильному движению, с практичностью, которая заслоняла европейскую городскую романтику.

Я читал Травина: он предвидел образование в этом месте "международного мегарегиона", который должен был охватывать Москву, Петербург, Хельсинки и Таллинн. Такой мегарегион должен был бы притягивать иностранные инвестиции, создать сеть скоростных сообщений и т.д. А когда в России наступит "нормальная власть" – мечтал Травин – тогда этот мегарегион сделается стимулом для всей России. Либерал Травин совершенно не принимал в расчет то, что путинская, милитаризованная и полностью коррумпированная Россия, которую он сам не любил, и которую сам же критиковал, могла бы атаковать Запад. Он считал, будто бы власть до сих пор пробует устроиться как можно удобнее и путем обеспечения гражданам более0менее сносных условий жизни искать их поддержки и соглашения с нею. Он даже считал, будто бы России не выгодно официально вводить войска в Луганск и Донецк, поскольку это приведет к новым санкциям, которые только ухудшат экономическую ситуацию и испортят отношения с Западом.

"Поезд приближается к Москве – столице России", - грохнул внезапно возбужденный голос из динамиков. У офицеров были такие мины, словно они только силой заставлли себя не отдать салют.

Другая славянскость

Я вышел из метро на Чистых Прудах и чуть не попал под лошадь, на которой ехала какая-то девушка, переодевшаяся в некую праславянскую женщину-воина с копьем в руке. Оказывается, здесь происходил реконструкторский показ под голым небом под названием Герои русских былин. Я глядел на то, как Россия представляет себе славянскость, и это ну никак не походило на представления поляков. Никаких подобных вещей, никаких тебе босых мудаков в сермягах, с пшенично-желтыми усами и прическами а-ля Пяст Колодзей[184]. Скорее уж, это походило на мадьяр с их остроконечными шапками и вывернутыми носками сапог, в кожаных дублетах и с искривленными саблями.