А цыгане-индульгенты всё, бьют друг друга монистами,
Руки в поносном золоте, скраденные кони скрадены,
С виду этакими лауреатами адовых премий-артистами
И честным пирком-сатурналией да за групповую свадебку.
Пели не друг друга, но зная, каждый блеет нечто похожее или, в крайнем, думает о нищих и гное.
С ножом у горла, вопрошает медь стайка ребятни,
Мамки с папками-свингеры, дома водку пьют.
Смерть голодная, коль без по трупам беготни.
К беготне детей электрическими тумаками бьют.
Откуда-то музыка, оркестр нотировать нечто похожее на ещё не сочинённый тогда гимн Литвы.
А на площади, с петлёй на шее пляшет скоморох,
Остроту-приговор речет, гнойных воевод журит
Знает, что, загремит прыщавым задом в острог,
Да и так уже, весь несожранный остаток спины болит.
Расстроенные скрипки, вогнутые в обратную литавры, стены тряслись от большого барабана-предвечного тарана, кларнет с системой клапанов в виде карты подземелий Москвы, недоиерихонская труба, виолончель с тетивами вместо.
А над биополем ярмарки, реет красный Третьего отделения змей,
Не Горыныч ли лихоимец, не о трёх брандмейстерских главах?
Будь же, мать твою гидру за ногу, милостив, пожалей людей.
Не, то для устрашения политических, пляшет на ветрах.
А на паперти, по двадцать раз на дню клянчат милости,
Привешенные руки струпьями, вставленные на место глаза гнойные
Им что слёзы на раны лить, что рупь на пропой души выкрасти
Нищие тактические ряды-пятые колонны всегда стройные.
Песня лилась угнетённой колонистами рекой, со всяким тщанием вызывая в душе трепет-уведомление сердца, двое из пятнадцати солистов высморкались в бабочки.
Сутенёрша-смерть, теперь, несёт дырки и бублики,
На косе вместе с объявлениями висят, колыхаются.
Доставай блудливый народ, честноотмытые рублики,
Вон как старая греховодница вам с бардаком старается.
А длинна коса-предательница, хоровод в пропасть ведёт
Коль налил стакан денатурата, я его залпом и пью
Засучит рукава и подымится из канавы, пьяный вдрызг народ
Грядёт ярмарка, смертной поступью.