Мятеж

– Как вы всё-таки относитесь к Временному правительству, Лавр Георгиевич?

– Я буду всемерно поддерживать Александра Фёдоровича. Это нужно на благо отечества. Передайте это ему. Пусть ни в чём не сомневается.

Для Савинкова всё складывалось как нельзя лучше. В дороге к нему подсел комиссар Вянзягольский и сообщил о заговоре против правительства, что зреет в Ставке. Савинков отвечал уклончиво. Заговор против правительства его не интересовал, его интересовал складывающийся в будущем триумвират: Керенский, Корнилов, Савинков.

Корнилов пригласил к себе Лукомского, Крымова, Завойко и Аладьина. В Ставке были уверенны, что Аладьин, десять лет, проживший в Англии и носивший погоны лейтенанта английской армии, в сущности, шпион этой самой армии. Что ж, пусть союзники знают, что происходит в Ставке русской армии.

Корнилов радостно сообщил, что дальнейшие действия согласованны с Временным правительством и никаких препятствий, быть не должно.

– Всё складывается хорошо, – констатировал он.

– Даже слишком хорошо, – хмуро сказал Лукомский, – так хорошо, что даже не по себе становиться.

– Не надо быть таким мнительным, Александр Сергеевич, – весело ему ответил Корнилов.

– А почему они не хотят, что бы корпусом командовал Александр Михайлович? – Лукомский кивнул на Крымова.

– Савинков боится, что Александр Михайлович слишком решительный и может повесить лишних 20-30 человек.

– Лишних вешать не буду, – мрачно пообещал Крымов.

Генерал Крымов человек упитанный, если не сказать – тучный. Обычно люди с такой комплекцией флегматичны и малоподвижны. Но Крымов кипел энергией. Его любя прозвали «Бешеный слон». Глядя на него, Корнилов говорил: «Бедные лошади, как они его выносят? По опыту моей жизни, господа, Крымову лучше всего ездить на верблюде».

8

Владимир Николаевич Львов входил в состав первого Временного правительства под началом его однофамильца Георгия Евгеньевича Львова. Он занимал должность обер-прокурора Святейшего синода, так как был известен как крупный специалист по делам Русской церкви. Свою работу на этом поприще он быстро превратил в ад для архиереев русской церкви. Больше мешал, чем помогал в работе Предсоборного совета.

Владимир Николаевич был человеком не далёкого ума, но сам себя считал прозорливым и хитрым. Он никогда не доводил начатое дело до конца. Начал одно, потом увлекался другим, бросив первое. Окружающие считали его человеком безобидным, но страшным путаником. Всё, что можно перепутать, а за одно, что и нельзя, он обязательно перепутает.

В новое Временное правительство в июле 1917 года Керенский его не включил. Львов не то, что бы обиделся, а впал в бешенство. Он всем и каждому, на каждом углу кричал:

– Керенский теперь мой смертельный враг!

Многим он казался не вменяемым и действительно «одержим дьяволом», как утверждали архиереи церкви.

Но через некоторое время настроение у него переменилась на противоположенное. Теперь он опять на каждом углу всем и каждому доказывал, что министр-председатель его друг, и даже больше: его старший друг, хотя Керенский был его младше на девять лет.

В результате о нём не забыли и пригласили на Московское совещание.

Иногда складывается впечатление, что высшие силы ведут человека по определённому маршруту к цели, известной только им.

Надо же было так случиться, что в Москве, в гостинице «Националь» Львов встретил своего знакомого некого Добрынского, такого же пустобрёха.

– А вы знаете, Владимир Николаевич, – сказал он Львову, – только что вернулся из Могилёва. Из Ставки.

Добрынский многозначительно посмотрел на Львова и продолжил:

– С одного совещания на другое. Но там секретное. Да, секретное.

Добрынский действительно был в Могилёве по своим делам. По дороге он познакомился с Аладьиным. И каково же было удивление, что Аладьина встречали и препроводили в Ставку. Добрынский страшно завидовал: «За что людям такое счастье?» Его никуда не приглашали, с ним никто не советовался, но так хотелось. Ведь время царедворцев кончилось. Не так ли? Демократия! А разве он, Добрынский не народ?

– Вам, милейший Владимир Николаевич, я могу рассказать, но под большим секретом, потому что вы человек честный и порядочный. Поклянитесь, что вы никому не расскажите.

– Клянусь. Даю честное слово дворянина.

– Решили, там… – Добрынинский перешёл на шёпот, – объявить Корнилова диктатором. Над Россией нависла большевистская угроза. А за большевиками знаете, кто стоит? Немцы! И ваш Керенский ничего сделать не может! Или не хочет! В Ставке его все ненавидят!

Добрынский вспомнил, как в ресторане, в Могилёве, где он обедал, подвыпившие офицеры костерили Керенского. Понятное дело: что у пьяного на языке, то у трезвого …

– Его хотят убить. Да, Владимир Николаевич, убить, как не печально это звучит. Пригласят в Могилёв и убьют. В лучшем случаи – арестуют. Но я, правда, упросил Корнилова повременить с этим. Я, знаете ли, имею кое-какое влияние. Но, я здесь, а плохие советчики у Корнилова там, в Могилёве. Тот же Аладьин. Он же английский шпион. Это все знают, – доверительно сообщил Добрынский, – а иначе зачем он носит английский мундир?