Мятеж

Время продолжало течь, а он этого не замечал, но на протяжении тех минут и часов, что лежал там, вокруг нарастал шум – люди наверху, в Палатах, грохот и гул из-за каменных стен. Он погрузился в лихорадочный сон, где Лондон рушится вокруг него, Вайолет бродит по улицам, неприкасаемая, а дружинники его деда приближаются…

Затем шум стал ближе. Он открыл глаза, увидев искры, а затем резко выпрямился, когда стена рядом с его головой взорвалась, образовав дыру и осыпав его камнями.

Следующее заклинание попало в охранявшего его стражника, и мужчина со стоном рухнул на пол. Сила его агонии ослабевала.

Олливан был неподвижен. Он всегда узнавал этот силуэт, который не так давно видел на закате у статуи Друзеллы. В последний раз, когда он доверял кому-либо в своей семье.

Кассия хладнокровно прошла по коридору и опустилась на колени перед камерой, так что они оказались на одном уровне. Нерешительно обхватила руками прутья решетки, чтобы наклониться ближе.

– Чего ты вообще можешь от меня сейчас хотеть? – прошипел Олливан.

Она вернула к жизни то, что он изо всех сил пытался вызвать со времени визита своего деда и непрекращающейся, ослабевающей боли с тех пор: ярость. Ярость всегда была его самым сильным инструментом. Она разжигала огонь магии внутри его, разливаясь по венам. Внезапно риск того, что он неправильно сформирует намерение, перестал иметь значение. Разве что-нибудь вообще имело значение? Если собственные заклинания уничтожат его, по крайней мере, он уничтожит и ее тоже.

Кассия оглянулась через плечо. В подземелье была еще одна девушка.

– Возможно, тебе следует все объяснить, – сказала Кассия фигуре, которая подошла и опустилась на колени рядом с ней.

– Нет, – прохрипел Олливан. – Элли, ты этого не сделала.

Все. Он потерял всех. Они все объединились против него.

– Ты должен выслушать меня, Олливан, – сказала Сибелла.

Ее глаза остекленели при виде него: пот, пропитавший насквозь, дрожь, вызванная простой попыткой удержаться на ногах.

– Лев и Вирджил отвлекают внимание, но у нас не так много времени.

В каждой руке у нее было по какой-то вещи. В ее левой руке – маленькая бутылочка с зельем, которую она передала ему через решетку. Это было тонизирующее средство, кратковременное средство от последствий травм, болезней и усталости. По крайней мере, так написано на бутылке.

В правой руке у нее был ключ – один из длинных железных ключей, которые, судя по всему, висели у входа в камеры. Она возилась с ним в замке, пока дверь камеры со щелчком не открылась. Олливан снова взглянул на стражника, которого оглушила Кассия, и начал задаваться вопросами.

– Выпей, – сказала Сибелла, входя в камеру.

– Как я могу тебе доверять?

Сибелла отшатнулась и с возмущенным выражением лица перевела взгляд с него на Кассию.

– Учитывая обстоятельства, я решу простить тебе это оскорбление.

Голос Олливана был тихим.

– Теперь, когда я думаю об этом… ты ужасно быстро бросила меня в Гайд-парке.

Ее рот открылся и снова закрылся, в глазах появились новые слезы.

– Будь ты проклят, Олливан, – прошептала она.

Кассия ворвалась в камеру и встала между ними. Опираясь на стену, Олливан поднялся на ноги. Так было легче защищаться – или бежать, если бы у него был шанс.

– Вайолет выдает себя за меня, Олливан. Вчера, когда мы уходили с бала, она разлучила нас всех и заняла мое место. Я не знаю точно, как она это сделала. Отчасти дело в магии метаморфов, полагаю, поскольку теперь у нее есть и такая. Но не я сдала тебя дедушке, это сделала она. Вайолет думает, что может сделать меня могущественной, сделав тебя слабым.

Пару секунд она провела в задумчивом молчании.

– Хотя я уже овладела своей магией, а ты в камере, но, возможно, она еще что-то замышляет.

До сих пор он не думал о том, что Кассия использовала свою магию, чтобы оглушить стражника, потерявшего сознание.

– Что изменилось? – спросил он ее.

– Я начала использовать магию для себя.

Она выхватила у него из рук тоник, откупорила его и сунула обратно ему.

– Я полагаю, у тебя нет причин верить ни единому моему слову, кроме того, что я сейчас здесь, освобождаю тебя из-под стражи, а Сибелла все это время ждала тебя у своего храма.

Ее храм. Там была комната, вверх по лестнице от обсерватории. Иногда они проводили там целые ночи; это были одни из самых счастливых ночей в жизни Олливана. Это всегда было их местом встреч, когда они не хотели, чтобы ее родители нашли их. Так вот что она пыталась сказать ему, тогда, в парке. Это то место, куда она предлагала пойти, прежде чем они выбрали вместо этого паб в Метрополитене.

Он осмелился взглянуть на Сибеллу и заставил себя хоть раз увидеть всю ее боль. Боль, которую он причинил.

– Прости меня.

Сибелла на мгновение замолчала. Затем она пересекла камеру в четыре больших шага, взяла его лицо в ладони и поцеловала. Это было жестоко и властно, и Олливан растворился в этом моменте. Он с жадностью наклонился в ее объятия и, когда она крепко обняла его, позволил ей принять его вес.