Мифологические персонажи в системе мировоззрения коми-пермяков

Вöрись в представлениях коми-пермяков редко отождествляется с конкретным животным, тем не менее поверья о нем повторяют сюжеты сказок о медведе. Медведя коми-пермяки часто называют «хозяином» леса, как считают таковым и вöрись. В сказочных сюжетах медведь, как и лесной, уводит к себе женщин, держит у себя потерявшихся детей. Параллелизм этих сюжетов может указывать на одинаковое отношение к персонажам и на их общие истоки, на возможность прямой преемственности элементов почитания медведя в представлениях о вöрись. Особые воззрения на животный мир присутствуют и в образе суседко

, а конкретно, в названиях суседко-боболь, кабанушко, в сравнении его описания с кошкой, собакой, в отношении к кошке во время обряда новоселья. Олицетворением болезни-икоты стали некоторые образы хтонического мира природы и насекомые.

Значительное влияние на формирование демонических образов оказали представления об умерших. Основные мотивы и характерные черты демонологизации покойников раскрыты в литературе [Левкиевская, 2000: 69–99; Криничная, 2001: 500–503]. Коми-пермяки мифологизируют заложных покойников, к демоническим персонажам приравниваются «ходячие» покойники. Лиминальное положение между мертвыми и живыми занимают «подмененные», «проклятые», «заблудившиеся», которые попадают в мир духов, живут среди них и могут навсегда там остаться, но при этом они не причисляются до конца к миру умерших, поскольку не был проведен ритуал их погребения, а следовательно, не был установлен их новый статус.

Кроме перечисленных категорий «покойников», представления о мифологических персонажах могут основываться и на восприятии смерти, на представлениях о загробном существовании души. Примеры отождествления мира умерших и мира демонических персонажей встречаются в поверьях о суседко

и вöрись. Признаки восприятия суседко как возможного предка семьи отражаются в его функции покровительства семейству и неотделимости его от каждой семьи. Домовой может иметь внешние черты умершего. Как и душа человека, суседко представляется в виде бабочки – моли[119]

(ПМ: Коч., Дема, 225). Можно отметить также наличие общих занятий «ходячих покойников» и суседко: прядение, покровительство домашним животным. Связь представлений о вöрись и предках обнаруживается, прежде всего, в визуальных образах на территории лесного пространства. В лесу человек случайно встречает умершего человека, уведенные в лес проклятые называют лесного духа «батей», «дедом» и видят в лесу «старых людей»: Батю бытьтö вердö, батю туйö лöсьöтчöм и ягöддэзöн вердö. А ме пö старöй йöзсö адззыла («Батя как будто кормит, батей обернулся и ягодами кормит. А я, мол, старых людей вижу») (ПМ: Гайн., Сойга, 122). Сходство между покойниками и вöрись

существует в их общей способности уводить скот, в использовании людьми одних и тех же продуктов (горячий хлеб, крашеное яйцо) для их умилостивления. В облике умершего появляется и дух воды: Сiя пö – тульс – петiс гöрд юрсиа, бабö пö петiс («Бульк, – вышла рыжеволосая, бабушка вышла») (ПМ: Кос., Коса, 148). Отдельно можно выделить умерших некрещеных младенцев – ичетиков, которые сливаются с представлениями о вакуле. Утонувшие, в представлениях коми-пермяков, остаются жить в воде, а вместо их тела водяные подбрасывают на берег «чурку».

Еще один источник появления суеверных представлений – это размышления о разных физиологических и психических состояниях человека. В эту группу входят сюжеты о видениях в патологических состояниях (нездоровый сон, опьянение, болезнь), объяснение онемения тела, спутывания волос, нарушения работы внутренних органов (урчание в животе и т. п.). Все эти явления интерпретируются как следствия воздействия мифического мира.

Среди коми-пермяков распространено несколько вариантов легенд о появлении демонических сил. Одна из них демонологизирует древнюю чудь [Грибова, 1975: 113; Заветный клад, 1997: 237], не принявшую христианство, не владеющую современными орудиями труда, разбежавшуюся по лесам, баням, овинам, ставшую «хозяином» соответствующих пространств. Появление этого мотива может быть связано с религиозным воздействием, так как чудь характеризуется антагонистичной христианству. Также возможно, что в этой версии отражается осмысление смерти (гибели древнего народа), и, как предполагает А. М. Сагалаев, рассматривая схожие мотивы в урало-алтайской традиции, она имеет более древнее происхождение [Сагалаев, 1991: 38–39].