Мифы классической древности

Туда-то часто приходил дикий циклоп со своими овцами и садился на самую середину возвышенности. Положив к ногам сосну, длиной с мачту, служившую ему посохом, он брал свирель, составленную из ста трубок, и так сильно дул в нее, что суровые звуки раздавались далеко за горами и морем. Галатея, ради которой и пелись песни, сидела где-нибудь, скрытая в гроте, и, прижавшись к груди любимого Акида, внимала этим звукам и песне. "Галатея, – так пел исполин, – белее ты белоснежной цветочной пыли бирючины, свежее луга, усеянного цветами, стройнее высокой ольхи, резва ты как нежный козленок; Галатея, ты нежнее пушка лебединого и сгущенного молока, но вместе с тем тверже скалы и дуба, неукротимее медведицы. Ты бежишь от моей печали, как олень, преследуемый собаками, или, лучше, как воздушное дыхание. А если б ты меня знала, раскаялась бы в своем упорстве, прокляла бы свою недоступность и постаралась бы пленить меня. Есть у меня глубокая пещера в горе, там не почувствуешь ты ни полдневного зноя, ни ночного холода; есть у меня деревья, отягченные яблоками, есть лозы с золотыми и пурпурными гроздьями, и как одно, так и другое храню я для тебя. В лесной тени найдешь ты землянику и персики, каштаны и другие плоды, всякое дерево обязано тебе служить. Все эти овцы и козы мои – много еще бродит их в долинах, а другие – в лесах, много находится в пещере, в стойле; и если б ты спросила: "Сколько их?" – я бы не мог дать тебе ответа. Только бедный считает свой скот. Если б я стал похвалить их, ты бы мне не поверила; сама должна ты увидеть, как переполнено у них вымя. Молоко, белое как снег, всегда у меня в изобилии; часть его идет на питье, другая на сыр. И не обыкновенные, легко добываемые дары, не зайцев или молодых коз, не пару голубей или гнездо с пташками получишь ты от меня! У меня есть два медвежонка, только что пойманные в горах и так похожие друг на друга, что едва ли тебе различить их, и с этими медвежатами можешь ты играть, – их получишь ты в дар от меня. Покажи над волнами миловидную головку, о Галатея, и приди сюда, не отвергая даров моих. Наружность моя мне право известна, еще недавно смотрелся я в зеркало вод и она мне понравилась. Посмотри, как я велик! Сам Зевс на небесах – и тот не более меня. Изобильные и крепкие волосы высятся над важным челом моим и, подобно лесу, покрывают плечи. Посреди лба, величиной с могучий щит, огромный и блестящий глаз. Разве не одним блестящим кругом смотрит с высоты небесной на обширную землю Гелиос? Вспомни: отец мой, владыка вашего моря – он будет твоим свекром. Сжалься же, Галатея, услышь мольбы мои, одной тебе я покоряюсь. Я презираю и Зевса, и небо, и всесокрушающую молнию, но тебя я почитаю, гнев твой для меня ужаснее молнии. Если б ты не любила, я легче переносил бы твое презрение; но отчего любишь ты Акида, а меня презираешь: отчего объятья его предпочитаешь моим? Акид может нравиться, он может – с прискорбием сознаюсь в том – нравиться тебе, но попадись он мне под руку – увидит, что есть-таки сила в исполинском моем теле. Я разорву его на части, я поволоку по полю содрогающееся его сердце, его изодранные члены и побросаю их в твои волны: соединяйтесь тогда. Сердце мое пылает яростью – оскорблена любовь моя; в груди моей Этна с ее пламенем. А тебе, Галатея, все это нипочем!" Тщетны были рыдания циклопа, и вдруг вспрыгнул он и стал неистовствовать, как бешеный бык. Увидел он Галатею и Акида, спокойно отдыхавших, не опасаясь чудовища. "Вижу вас! – вскричал он, разгневанный, так что на голос его отозвалась Этна. – Я клянусь, в последний раз нежитесь вы вместе!" Испуганная Галатея нырнула в море, а Акид бежал и кричал, устрашенный: "Спаси меня, Галатея, спасите меня, отец мой и мать: я пропал!" Дикий циклоп преследует его, отторгает от горы скалу и мечет ее в юношу. Только крайняя оконечность утеса попала в него, и он был весь ею покрыт и раздавлен. Умоляемые о спасении родители и Галатея не могли спасти Акида, но превратили его, то дозволил рок, в реку. Алая кровь текла из-под скалы. Вскоре алый цвет стал мало-помалу исчезать и река приняла цвет воды, мутной от дождя. Скоро исчез и этот цвет и светлая река потекла из-под треснувшей скалы. Вдруг – о чудо! – из пучины вынырнул до пояса юноша с увенчанной тростником головой. То был речной бог Акид. Он стал только белее прежнего, и лицо его, как речного бога, приняло голубоватый цвет. До сих пор река эта называется Акидом.

Пик

(Овидии. Метаморфозы. XIV, 320-434)