Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Раскачиваясь из стороны в сторону, карета въехала на Ринконада-де-Мадрес. Там шел петушиный бой. Стояла сосредоточенная тишина, изредка взрываемая приступами народного веселья. Барон вставил монокль, чтобы взглянуть на толпу, и тут же выронил его. Его литературное мышление, воспитанное на контрастных ассоциациях, унесло его в те далекие годы, когда он служил еще при европейских дворах. Вдруг он почувствовал, как ласковый ветерок донес запах померанцев. Карета проезжала мимо монастырского сада. Зелень неба напомнила полотна Веронезе^{120}. Луна плыла в ореоле итальянских, английских и французских стихов. Дипломатическая развалина расшивала на канве горестных и сладостных воспоминаний разрозненные контуры скакавших вразброд мыслей. «Объяснения! К чему они? Разве эти чугунные головы могут понять?» По причудливым законам образного мышления, отдельные слова и всплывавшие в памяти наброски сложились вдруг в сказочно-прекрасную картину путешествия по экзотическим странам. Вспомнилась его коллекция мраморов. Улыбающийся голопузый идол напомнил ему дона Селеса. Мелькавшие образы снова обрели конкретно-словесные связи: «Мне будет жаль покинуть эту страну. С ней связано слишком много воспоминаний. Очень дорогие для меня связи. Было все: и мед и перец. Конечно, жизнь повсюду одинакова… Мужчины, понятно, лучше женщин. Вот в Лиссабоне… Среди юношей встречаются настоящие Аполлоны… Возможно, меня уже никогда не покинет тоска по тропическим местам. Во всем тут есть какая-то особенная прелесть обнаженности!» Карета продолжала путь. Порталитос-де-Хесус, Пласа-де-Армас, Монотомбо, Ринконада-де-Мадрес переливались красочными огнями лавок, пестрели серебряными изделиями, индейскими ножами, бусами, столиками с азартными играми.

III

Перед зданием английской миссии царила праздничная кутерьма. Царапнув край тротуара, подкатила карета. Кучер, надув щеки, осадил лошадей. У дверцы застыл в почтительной позе лакей. Когда барон вылезал из кареты, ему привиделась какая-то женщина в мантилье. Раскрыв черные щупальца рук, она как будто просила его о чем-то. Видение исчезло. Быть может, старуха так и не смогла пробраться к карете. Задержавшись мгновение на подножке, барон окинул взглядом праздничную веселящуюся толпу. Вошел в здание посольства. Ему показалось, что кто-то его окликнул. Так и есть, кто-то окликнул. Но повернуться не успел. Два посланника, два оракула протокола, задержали его. Приветственно взмыли шляпы. Оракулы стояли на первой ступеньке лестницы, под сверкающей яркими огнями люстрой, перед зеркалом, в котором их фигуры отражались в скошенной перспективе. Барон де Беникарлес, рассеянный, погруженный в свои мысли, ответил им, церемонно сняв шляпу. Образ старухи с руками-щупальцами под мантильей опять мелькнул перед ним и снова исчез, оставив в памяти отзвук его имени, голос, который его звал. Он машинально улыбнулся двум фигурам, поджидавшим его под ослепительной люстрой. Обмениваясь светскими любезностями, он поднялся по лестнице, сопровождаемый послами Чили и Бразилии. Картаво пробормотал в нос с протокольным изяществом:

— Полагаю, мы первые?

Со смутным беспокойством оглядел себя: не завернулась ли штанина. Он все еще чувствовал боль от укола морфия… Ослабла одна подвязка. Беда!.. Нелепо, что у бразильского посланника желтые перчатки дона Селеса!

IV

Декан дипломатического корпуса — сэр Джон Г. Скотт, министр всемилостивейшего британского величества — выражал свои пуританские сомнения на бедном французском языке, уснащенном характерным английским придыханием. Росточку он был небольшого, коренастенький, с брюшком бонвивана и крупной лысиной умудренного жизнью старца. Лицо его румянилось невинностью, а синева все еще детских, по-утреннему широко распахнутых глаз прорезывалась искоркой коварства и подозрительности.

— Англия уже выразила в ряде заявлений свое неодобрение по поводу несоблюдения элементарных законов войны. Англия не может оставаться безучастной к расстрелу военнопленных в нарушение норм и соглашений, принятых всеми цивилизованными народами.

Представители латиноамериканской дипломатии одобрительным гулом заполняли паузы, образовывавшиеся в момент, когда досточтимый сэр Джон Г. Скотт отхлебывал из стакана очередной глоток бренди с содовой. Испанский посланник, увлекшись сентиментальным флиртом, не спускал глаз с посланника Эквадора доктора Анибала Ронкали, креола, наэлектризованного, черноволосого, с горящим взором, изящно сложенного, исполненного неги и трепетности китайской тени. Немецкий посланник фон Эструг никак не мог дошептать какое-то неимоверной длины немецкое слово на ухо австрийскому посланнику графу Криспи. Представитель Франции с притворным вниманием вслушивался, поблескивая моноклем, прикрывавшим половину лица. Вытерев губы, досточтимый сэр Джон продолжал: