Михаил Кликин. Сборник

— Ты думаешь, я тут корзинки плету? — обращался к кобелю Фёдор Иванович. — Нет, брат. Это я себе гроб делаю. Жёнка-то моя, Анна Васильевна, знаешь ли где лежит? За сто километров отсюда. В городе. Нехорошо это, что она там, я вот тут, но что уж поделать. Вот помру, и, коли денег хватит, рядом с ней лягу. Тут-то у нас что, тут всё просто: помер ты, в гроб из пяти досок тебя положили, закопали, крест поставили. А там нет, там всякому человеку денежка нужна. За место, за памятник, за работу… По-божески лечь хочу. Наш-то погост былинником да крапивой весь порос, никому до него дела нет. Через двадцать лет от него, чай, и следа никакого не останется. А там, в городе, не так. Там люди специальные к кладбищу приставлены, они за могилками следят, дорожки чистят…

Пёс, заслушавшись, зевал. Сворачивался калачом, щёлкал в шерсти зубами, теребил задней лапой вислое ухо.

Фёдор Иванович умолкал, улыбался грустно и откладывал в сторону очередное своё изделие.

С привязи Жук сорвался ночью. И, одурев от свободы, пропал на три дня.

Фёдор Иванович места себе не находил. При свете бродил по ближайшим лесам, высвистывая кобеля, домой возвращался в сумерках, ночь не спал, дремал едва-едва, приходя в себя от малейшего шума.

— А и к лучшему, что так вышло, — успокаивала его бабка Тамара. — Теперь уж, чай, не вернётся. Волки, поди, задрали.

Фёдор Иванович сердито цыкал на неё.

— Не каркай! Набегается — воротится, — говорил он. И сам себе не верил.

Но утром четвёртого дня Фёдора Ивановича разбудило знакомое тихое скуление. Разом очнувшись, он приподнялся на локте, глянул в сторону печи.

— Ах ты, чёрт! — вырвалось у него. — Вернулся! Пришёл!

Жук, как ни в чём не бывало, лежал на своём обычном месте. Услышав голос хозяина, кобель весело тявкнул и застучал по полу грязным хвостом.

— Как ты в дом-то пробрался? Со двора, что ли? Голодный, небось. Набегался, нагулялся. Уж не в Коворчино-ли бегал к сучке какой? Эх, дело молодое. Я в твои-то годы и сам за десять вёрст на танцы ходил…

Фёдор Иванович, натужно кашляя и бормоча что-то про бедовую молодость, спустил ноги на пол, нащупал босыми ступнями потёртые валенки, посидел чуть, щипая себя за редкую бородёнку.

И только потом заметил, что за снопом ивовых прутьев между печью и диваном лежат рядком три жуткие тушки.

От кобеля нужно избавиться — так решила вся деревня. Сроку на это отвели два дня.

— Да куда ж я его дену? — жалобно вопрошал Фёдор Иванович у явившихся парламентёров.

— Отдай Володьке Топорову, — велела бабка Тамара.

— Да не возьмёт он.

— Пусть отвезёт куда подальше, и у дороги привяжет. Может, кто подберёт…

Жалко было Фёдору Ивановичу пса. До слёз жалко, до надрыва в горле. Но понимал он, что не стоит против соседей идти. Да и сам видел, что нельзя такого пса в деревне держать. Вон, у бабки Комарихи утром из подтопка горящую бумагу выдуло, да прямо на бересту и сухие поленья. Хорошо вёдра были воды полны, не дали пожару разойтись, только пол перед печью выгорел. А у Ивана Орлова аккурат в обед самогонный аппарат взорвался. Пятнадцать лет исправно работал — а тут вдруг лопнул, да так, что железный осколок в потолок воткнулся.

Вот и ясно теперь, у кого побывал чёрный кобель, чей дом без хозяина оставил.

Что тут говорить — у самого Фёдора нынче вдруг полка с посудой рухнула.

Три дома — три тушки. Всё сходится.

— А если не можешь, давай я с Володькой поговорю, — чуть мягче проговорила Тамара.

— Не надо. Я сам…

Долго думал Фёдор Иванович, что ему с Жуком делать. В лесу на верную гибель оставлять не хотелось. Травить — тем более. Если просто отвезти куда подальше, да выпустить… А ну как найдёт дорогу назад?

— Был бы ты котом, — выговаривал Фёдор Иванович присмиревшему Жуку, — отвёз бы я тебя на ферму. Там и молоко, и мыши. Прожил бы как-нибудь.

Пёс смиренно смотрел на хозяина, шевелил бугорками над умными глазами, тихо улыбался зубастой пастью.

А может, всё же, оставить его? — смятенно думал Фёдор Иванович. — Спрятать, пока всё не успокоится. Потом сказать, что вернулся он…

Нет, нельзя.

Шила в мешке не утаишь.

А ну как подкинет кто отравленный кусок? Илюха Самойлов может. Отчаянный.

Или капканов кто понаставит?

Не будет тут кобелю житья.

Надо с ним что-то делать…

Володька Топоров приехал в понедельник, запятил побитую Ниву к самому крыльцу.

— Не ждёшь, что ли? — крикнул из кабины, отрывисто сигналя.

— Жду, — выглянув из окна, крикнул в ответ Фёдор Иванович. — Как же…

Они оба вышли на улицу, пожали друг другу руки. Работы было немного — они быстро перетаскали из дома все корзины, загрузили их в прицеп. Бестолковые цветочные вазы, раскрашенные чернилами, Володька устроил на заднем сиденье. Шкатулки и сундучки разместил в багажнике.

Фёдор Иванович помогал ему, а сам всё никак не мог решить, стоит ли заводить разговор о судьбе привязанного в доме Жука.

— Что-то ты, дядя Фёдор, невесёлый сегодня. — Володька достал кошелёк. — Случилось чего?

— Да так, — пожал плечами Фёдор Иванович.

— Чего? Говори. Может, помогу.

— А! — Фёдор Иванович махнул рукой. — Умывальник сегодня разбился. И крыльцо вон опять гнить начало. Прямо напасть какая.