Михаил Козаков: «Ниоткуда с любовью…». Воспоминания друзей

Мы знали, что зрители любят этот фильм, но чтоб настолько! И через столько лет!

Был такой ажиотаж, билеты раскупили задолго до спектакля. Зрители подпевали, реагировали на каждую реплику, подсказывали артистам текст. Игра проходила в атмосфере полного счастья. И я понял: это наша дань памяти Козакова, мое посвящение ему.

Михаил Козаков создал остров, на который хочется всё время возвращаться. У кого-то такой остров существует в детстве, у кого-то позже. Для меня это – «Покровские ворота».

Татьяна Догилева

«Он никогда не был сбитым летчиком»[22]

Козаков впервые меня увидел в отрывке «Санта-Крус» в ГИТИСе. Не знаю, что он там делал – присматривался, может, попал каким-то образом на наш экзамен. Потом остановил меня, а для меня он уже был небожителем, я была влюблена в него, как вся страна – в прекрасного злодея из «Человека-амфибии», какого у нас не могло быть никогда. Он остановил меня и сказал покровительственно:

– Ты хорошо играла. Только у тебя что-то с шипящими, надо работать.

Таким образом, он меня уже знал, когда вызвал на «Покровские», и сказал, что я буду играть роль Светланы, которая сначала предназначалась Ирине Муравьёвой. Но та зазвездилась, как говорили.

Потом меня стали вызывать на пробы, но актера на главную роль еще не утвердили, и требовали проб с разными претендентами. И Кирилл Козаков тоже пробовался. А я была одна с разными героями. Последним был Меньшиков. Он был аутсайдер, выпускник Щепкинского училища какой-то. Но как только он открыл дверь и сказал: «О!» – судьба главного героя была решена.

Я с большим неудовольствием ходила на эти ранние пробы, потому что меня к тому времени часто не утверждали. Но я была молодая, веселая и надеялась на лучшее, мне хотелось всех ролей.

Нам казалось, что это какая-то глуповатая комедия. Мы не ожидали большого успеха от этой картины. Я видела спектакль, поставленный Козаковым в Театре на Малой Бронной, и он не произвел на меня большого впечатления, я ушла в антракте. Артисты были скучны, хотя и ездили по сцене на роликовых коньках.

Но сам Козаков был в лучшем своем периоде. Я потом уже видела его в самых разных периодах его жизни. Он был на пике творчества, замыслов, самочувствия. С ним рядом была прекрасная жена Регина. Я считаю – самая идеальная его жена, товарищ, соратница. Это было нам всем совершенно ясно. Все произведения, которые он создал во время своего супружеского союза с Региной, очень отличаются от всего того, что он делал потом, у нее был еще и отменный художественный вкус.

Он мечтал создать свой круг и говорил об этом открыто. Он хотел, чтобы у него были свои артисты, переходящие из фильма в фильм. Он был невероятно в этом убедителен. Они с Региной сумели организовать эту совершенную атмосферу обожания друг друга на площадке. Я, пожалуй, больше никогда такого не встречала.

Он нас собирал дома. У него первого был видеомагнитофон. Мы смотрели американские фильмы, которые переводила нам Регина. Они оба всё нам рассказывали, объясняли. МихМих иногда читал нам стихи. Не так много, как в последние годы, когда это стало уже чрезмерно и утомительно. Благодаря ему я начала понимать непонятную до тех пор поэзию. Он рассказывал нам очень умные вещи, в частности, о том, что человек должен постоянно развиваться. Он говорил, что поэтому ушел из «Современника», стал заниматься режиссурой и чтением стихов.

Я помню его потрясающие работы на Малой Бронной. В «Женитьбе» он искал совершенно невозможную тоску. Его Дон Жуан был незабываемым. Конечно, он был совершенно гениальным актером, но ему не хватило совершенно гениальных режиссеров. Мы обожествляли актеров Малой Бронной. Но он говорил, что именно там у него наступил период, когда он не мог заставить себя играть. Насколько это соответствовало действительности, может объяснить его высказывание:

– Каждый вечер, когда заполнялся зрительный зал, и я выходил на сцену, меня грызла только одна мысль: «А почему, собственно, я должен перед ними играть?»

Это он нам рассказывал. И это для нас были уроки, он нас воспитывал.

А съемки продолжались, мы работали, мы собирались у Козаковых на обеды и ужины. Инна Ивановна Ульянова подарила МихМиху медаль «За спасение утопающих актеров», ее же до него почти не снимали. И Равиковича тоже мало снимали.

Но у нас продолжалось абсолютно легкомысленное отношение к тому, что мы делаем. Равикович – актер прекрасной школы, должен был делать всё, как велел Козаков, часто – даже с голоса. Броневой, с его непростым характером, с нами был невероятно нежен и ласков. Рассказывал нам, как приехал из провинции показываться, и у него не было партнера, так он играл за двоих: за Ленина и еще за кого-то. Сначала Ленина, потом этого кто-то.

Мы окунулись из нашей щенячьей жизни в этот загадочный мир взрослого театра. И нас приняли в этот круг как равных. С нами были добры и нежны, и мы платили им обожанием.