Михаил Козаков: «Ниоткуда с любовью…». Воспоминания друзей

Миша Козаков учился в десятом классе, когда в Ленинград приехали педагоги Школы-студии МХАТ проводить выездной конкурс. Он блестяще сдал экзамены и осенью 1952 года уехал в столицу.

Дальнейший путь был до такой степени успешен, что даже вызвал нешуточную зависть у однокашников.

В 1956-м молодой красавец третьекурсник Школы-студии МХАТ Михаил Козаков впервые появился на киноэкране. Фильм назывался «Убийство на улице Данте», роль Шарля была, что называется, отрицательной, но исполнитель моментально стал кумиром.

А через короткое время случилось и вовсе небывалое – выпускник Козаков был приглашен самим Охлопковым на роль Гамлета в Театр им. Маяковского.

– Я долго готовился и мучил всех монологами так, что люди от меня бегали. Но труднее оказалось другое – не сорвать голос на сцене, потому что спектакль был шумный, громкий – в нем участвовал живой оркестр. Мне надо было переорать музыку.

После Театра Маяковского я не раз играл в «Гамлете». В 1986 году в «Ленкоме» был Полонием. А в конце 1990-х режиссер Петер Штайн пригласил меня на роль Тени отца. Получается, что в этой пьесе мне остается сыграть лишь череп бедного Йорика.

Да, Шекспир от Гамлета до Лира – щедрый подарок не слишком прямолинейной судьбы. В двадцать два года – Гамлет у Охлопкова и в шестьдесят восемь – Лир у Хомского.

И сложная работа с разными режиссерами.

Одиннадцать лет с Олегом Ефремовым в «Современнике». С какими партнерами! Евстигнеев, Табаков, Олег Даль, Галина Волчек.

Сам не мог понять – везение это или случайное стечение обстоятельств.

С Анатолием Эфросом в Театре на Малой Бронной…

ММ любил вспоминать слова Раневской: «Переспал со многими театрами».

– Я действительно считаю, что вся жизнь моя пропитана и отравлена Театром. Я пробовал себя во многих жанрах, в разных ипостасях и написал тоже только о нем – о Театре. Писать начал давно, еще в семидесятые. Первые воспоминания были об ушедших Павле Луспекаеве и Михаиле Ильиче Ромме. А потом так уж повелось: как только образовывалась у меня пауза между съемками, спектаклями, театрами, либо я оказывался на больничной койке – от нечего делать принимался, что называется, марать бумагу, вспоминая о детстве, юности, о коллегах.

В конце жизни написал повесть, («подённые записи», как назвал это сам), где вымышленному герою отдал собственные чувства и воспоминания:

«Над ним посмеивались те, кого он, как всякий начинающий мемуарист просил послушать что-то из написанного. „Не рано ли ты предаешься воспоминаниям? Старик, тебе и сорока еще нет“. Оказалось – начал-то как раз вовремя. Начал безответственно, как бы шутя. Однако память о прошлом, о детстве, о юности, о людях прошлого – недавнего или даже прожитого не более года назад – была свежа даже не фактами или подробностями, а чувствами, острыми эмоциями начинающего мемуариста. В них чувствовалась энергия любви, сарказма, юмора, даже энергия нежности к тому, что он записывал на бумаге.

Записки росли и множились, и постепенно из них каким-то образом возникли сначала книжонка, потом – книга, а потом – и большой двухтомник, к которому многие из читавших его отнеслись с уважением. Кто-то из профессионалов назвал его даже писателем, кто-то – хорошим литератором, кто-то – прекрасным мемуаристом. Писателем он себя никогда не считал, даже прекрасно знал, что есть настоящий писатель. При случае он мог даже зарифмовать письмо в ответ на письмо друга-поэта. Но стихотворцем себя не мог бы назвать, даже шутя, даже под сильными парами, а уж тем паче, как некоторые его коллеги по актерскому цеху, прости их Господь, издать книгу стихов.