Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

(10) Разброд.

Тому, кто выучен на диалектической теории, противно исторгать положительные представления о правильном обществе и его членах, хотя бы даже и о тех, кому удалось им соответствовать. Следы внушают ужас: в глазах у оборачивающегося назад расплываются все утопические представления об обществе, начиная с Платона, ввиду их унылого сходства с тем, против чего эти утопии вынашивали. Скачок в будущее в попытке перескочить условия настоящего приводит в прошлое. Иными словами, цели и средства нельзя определять независимо друг от друга. Диалектике чужда максима о том, что первые оправдывают вторые, сколь бы близкой ни казалась она к учению о хитрости разума – равно как и к подчинению единичной спонтанности партийной дисциплине. Вера в то, что слепую игру средств можно разом заменить на приоритет рациональных целей, была буржуазно-утопичной. Критике должно подвергнуться само противопоставление средств и целей. И те и другие в буржуазном мышлении подверглись овеществлению: цели – как «идеи», чья невыразимость состоит в неспособности выйти вовне (они, тем не менее, хитроумно включают собственную нереализуемость в представление о своей необусловленности), а средства – как «данности», как лишенное смысла всего лишь наличное бытие, то, что, исходя из его результативности или нерезультативности, можно зачислить в любую когорту, но что само по себе лишено разумной составляющей. Эта окаменелая дихотомия котируется в мире, который ее произвел, но не котируется как усилие, направленное на то, чтобы этот мир изменить. Солидарность может вынудить отодвинуть на дальний план не только личный интерес, но и более глубокое понимание происходящего. И наоборот: насилие, манипуляция и хитроумная тактика компрометируют цель, на которую ссылаются и которую сами же обращают во всего-навсего средство. Отсюда ненадежность любого суждения о тех, от кого зависят изменения. Так как цели и средства на деле разделены, субъекты перемен не могут мыслиться как неопосредованное единство тех и других. Но точно так же нельзя и увековечить в теории их разделенность, ожидая, что субъекты эти окажутся либо просто носителями целей, либо, сами по себе, – исключительно средствами. Оппозиционера, чье существование определено исключительно целью, сегодня и без того как «идеалиста» и мечтателя презирают и друг, и враг – причем презирают настолько глубоко, что велик соблазн надеяться, что его эксцентричность станет спасением, вместо того, чтобы вновь признать, что бессильный бессилен. Но совершенно очевидно, что не заслуживают большего доверия и те, кто походит на средства, – бессубъектные, которых историческая несправедливость лишает всяких сил с нею покончить: те, что приспосабливаются к технизации и безработице, что склонны объединяться против других и диковаты, те, кого трудно отличить от фашистских мундиров. Их бытие такими, какие они есть, подрывает всякую мысль, которая бы на них опиралась. И те и другие – это комедийные маски классового общества, спроецированные на ночное небо будущего, и буржуазия издавна упивается и их ошибками, и их антагонизмом: то погрязшим в абстракциях ригористом, беспомощно пытающимся воплотить в жизнь несбыточные фантазии, то недочеловеком, который, будучи сам порождением позора, не в силах с ним совладать.

Невозможно пророчествовать о том, кем были бы избавители, не подменяя их образ ложным. Но можно понять, кем они не будут: ни выдающимися личностями, ни пассивным клубком рефлексов, ни – в последнюю очередь – синтезом того и другого, прожженными практиками, обладающими пониманием высоких материй. Когда суть человеческая станет соразмерна до крайности обостренным общественным антагонизмам, суть эта, достаточная для того, чтобы положить конец антагонизму, сама будет опосредована крайностями, а не их среднестатистическим смешением. Носители технического прогресса, которые сегодня пока еще представляют собой механизированных механиков, в развитии своей специализации достигнут той – уже обозначенной техникой – точки, в которой специализация становится беспредметна. Если их сознание превратится в чистое средство, без каких-либо дальнейших определений, то оно может перестать быть средством и, сокрушая привязку к определенным объектам, сокрушить и последнюю гетерономную преграду, отринуть последнюю захваченность так-сущим{418}

, последнюю фетишизацию заданных отношений, в том числе и фетишизацию собственного «я», за счет радикализации деградирующего до инструмента. Выдохнув, оно может осознать конфликт между рациональностью своего развития и нерациональностью его цели – и предпринять соответствующие действия.