Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

Мысль о том, что после войны вновь продолжится «нормальная» жизнь или даже культуру можно будет «восстановить», словно уже само «восстановление» культуры не есть ее отрицание, – мысль идиотическая. Убиты миллионы евреев – и это, как нам предлагается считать, всего только интерлюдия, а не сама катастрофа. Чего, собственно говоря, еще ждет эта культура? И если даже бесчисленному множеству людей дали запас времени, можно ли представить, что происшедшее в Европе не будет иметь последствий, что количество жертв не означает переход общества в целом в новое качество – в варварство? Пока всё это продолжается, ход за ходом, катастрофа непрерывна. Стоит подумать только о мести за убитых. Если будет убито столько же людей со стороны убийц, то ужас институционализируется, будет вновь введена и даже расширена докапиталистическая схема кровной мести, которая с незапамятных времен господствовала лишь в отдаленных горных местностях, и целые нации предстанут в ней бессубъектными субъектами. Если же мертвые не будут отмщены, а будет проявлена милость, то не подвергшийся наказанию фашизм вопреки всему окажется победителем, и после того как он однажды продемонстрировал, сколь легко всё сходит с рук, он обретет продолжение где-нибудь еще. Логика истории так же деструктивна, как и люди, которых она порождает: куда бы ни перемещалась ее сила тяжести, она воспроизводит эквивалент прошедшей беды. Нормальна смерть.

На вопрос о том, как следует поступить с побежденной Германией, у меня есть лишь два ответа. Первое: ни за что, ни при каких условиях я не хочу быть палачом или давать другим право быть палачами. Далее: я не хочу препятствовать никому, кто будет мстить за содеянное, и уж тем более преграждать ему путь силой закона. Это в крайней степени неудовлетворительный, противоречивый, отметающий обобщения и пренебрегающий практикой ответ. Однако, возможно, ошибочен сам вопрос, а не мой ответ.

В кино показывают хронику событий: вторжение на Марианские острова, в том числе на Гуам{66}

. Возникает впечатление, что это не бои, а механические дорожные и взрывные работы, осуществляемые с неизмеримо усиленным рвением, или же «выкуривание», уничтожение насекомых в теллурическом масштабе. Операции ведутся до тех пор, пока не останется ничего, кроме выжженной земли. Враг предстает и пациентом, и трупом. Подобно евреям при фашизме, он представляет собой лишь объект для принятия административно-технических мер, а если он оказывает сопротивление, то и его противодействие сразу обретает такой же характер. А самое сатанинское – то, что в определенном смысле здесь требуется больше инициативы, чем при ведении войны по старинке, и вся энергия субъекта будто уходит на то, чтобы добиться бессубъектности. Полная и окончательная антигуманность – это осуществление гуманной мечты Эдварда Грея{67}: мечты о войне без ненависти.

Осень 1944 года

34. Ганс-ротозей{68}. Познание и власть связаны между собой не только через отношение прислужничества, но и через отношение истины. Многие результаты познания без пропорциональной связи с распределением сил ничтожны, пусть даже формально они верны. Если эмигрировавший врач скажет: «Для меня Адольф Гитлер – патологический случай», то даже если клиническое исследование в конце концов подтвердит его высказывание, его несоразмерность по отношению к объективной беде, которая обрушилось на мир во имя параноика, делает диагноз смехотворным, всего-навсего бахвальством диагноста. Возможно, Гитлер «в себе» и есть патологический случай, но он совершенно точно не является таковым «для себя». Тщеславие и убогость многих выступлений эмигрантов против фашизма связана именно с этим. Люди, мыслящие в форме свободного, дистанцированного, незаинтересованного суждения, оказались неспособными облечь в эту форму опыт насилия, которое реальным образом лишает такого рода мышление всякой силы. Почти неразрешимая задача состоит в том, чтобы не допустить оглупления ни под воздействием власти других, ни в результате собственного бессилия.