Мины ждут своего часа

Вечером за семейным столом у Крюковых мы с Александром Евдокимовичем разговорились по душам. Сначала речь шла об Испании. Но незаметно перешли на другое. Выпили несколько рюмок, и Крюков напрямик спросил:

— Ты что думаешь? Легко мне в роли начальника военных сообщений Красной Армии? Эх, Илья! Ты же знаешь, я войсковик и никакого опыта работы в органах военных сообщений не имею. Кругом сплошные подводные камни — того и гляди, разобьешься. А тут то один, то другой оказывается врагом народа, кадры редеют. Вот и кручусь как белка в колесе. Пожалуй, ты хорошо сделал, что выбрал полигон. Мы туда направляем группу выпускников академии: мостовиков, механизаторов. Можно будет развернуться.

— Но полигон — это целый город в лесу со своим большим хозяйством. Боюсь, это хозяйство заест меня! — признался я.

— Не заест! На то имеются заместители и помощники. Они будут хозяйством заправлять, а ты занимайся техникой и своими минами. Мешать тебе никто не будет. Сейчас на полигоне пришлось снять много научных тем, сам понимаешь почему. Ты найдешь там и необходимые средства и время.

Невесело говорил все это Крюков. Явное беспокойство, горечь, недоумение и, как мне казалось, тревога звучали в его голосе, читались в глазах.

Не столько слова, сколько тон, каким они были сказаны, толкнули меня на откровенность. В тот вечер мучительные сомнения с небывалой силой навалились на меня. Я отодвинул рюмку.

— Александр Евдокимович! Как так случилось, что двадцать лет люди Служили Советской власти и вдруг продались? И — какие люди! Те, кому государство дало все, абсолютно все! И вот они — враги народа. А кто они? Буржуи? Так нет. Первые красногвардейцы, краскомы. На что они надеялись, когда продавались? Ну на что?.. Да что нам с тобой хитрить? Многих из них мы знали по фронту, по работе…

Александр Евдокимович тяжело вздохнул:

— Молчи. Илья! Товарищ Сталин сам занимается кадрами, он взял на себя эту заботу, и он не даст в обиду невиновных. Не случайно он выдвинул руководителем НКВД Ежова… Разве не так? Что ты молчишь, как каменный? Давай лучше выпьем! — все так же невесело предложил Александр Евдокимович и добавил: — Ведь мы с тобой никого не хороним…

Крюков наклонился над столом, и я заметил на его лице слезы.

Он взял меня за руку:

— В свое время ты спас моего сына… Тебе я доверю одну семейную тайну. В конце прошлого года уволили из Красной Армии моего брата подполковника Андрея Крюкова. Я уверен, это ошибка. Он честный человек. Убежден, что разберутся и его восстановят… А каково сейчас мне?..

Я был поражен откровенностью Александра Евдокимовича и не смог сразу ответить.

Крюков первым пришел в себя.

— Выпьем, Илья, за здоровье товарища Сталина. Оп не даст в обиду невинных!

…Семнадцатого февраля 1938 года мне присвоили звание полковника, а двадцатого марта того же года, то есть четыре месяца спустя после возвращения из Испании, назначили начальником Центрального научно-испытательного железнодорожного полигона РККА.

Первым человеком, которому я сообщил о переменах в судьбе, была мой верный друг Анна Обручева.

На полигон я попал не сразу. Прежде чем отправляться к новому месту службы, мне предстояло побывать на лечении в Кисловодске.

Перед отъездом (я все еще жил в гостинице) решил занести вещи к старинному знакомому Евсевию Карповичу Афонько, с которым еще в 1926–1930 годах мы готовили к заграждению пограничные участки Украины.

Начиная с 1932 года Евсевий Карпович работал на Метрострое. Он по-прежнему был таким же бодрым силачом, каким я знал его по армии.

— Оставляй, оставляй свое барахло! — согласился Афонько. — Приедешь — заберешь. Только чур! Даром хранить не стану. С тебя бутылка сухого кавказского вина.

Вернувшись с курорта, я первым делом помчался к Евсевию Карповичу.

Уронив руки вдоль исхудавшего тела, жена Афонько молча стояла в открытой двери.

— Неужели? — только и выговорил я.

С Евсевием Карповичем мы свиделись только спустя двадцать лет. Я принес бутылку сухого кавказского вина.

— Немного поздновато, — пошутил Афонько. — Однако принимаю. Ты же мой должник!

Меня поразил и бодрый тон и вид друга. Он почти не изменился за эти годы. Глаза смотрели молодо, ладонь казалась железной.

— Что? Дивишься? Хочешь, мизинцем двухпудовую гирю подниму? — рассмеялся Афонько. — Нет, брат, я лагерям не поддался!

Раскупорили заветную бутылку.

— Пережито, Илья, столько, что лучше не вспоминать… Но я вспоминаю. Такое забыть нельзя!

Многое вытерпел в заключении Евсевий Карпович.

Первому негодяю-следователю, который занес на него руку, Афонько дал сдачи по-партизански, одним ударом сбив его с ног.