Мир-Али Кашкай

С Госпремией ничего не вышло. Правительственная комиссия решила присудить ее производственникам. Это был тревожный знак. Знак невезения? Нет, он оглянулся в какой-то момент вокруг и увидел то, что давно видели другие: время благородных порывов ушло. Уже покупались и продавались дипломы. Пока академик Кашкай бродил по ущельям Кельбаджар и рылся в горах Дашкесана, Академия заполнялась новыми людьми. Носители идей академической автономности, приоритета научности, которыми он жил, как и его соратники, уже выглядели людьми иной эпохи. Ему никто не говорил, что он стар или лишний, но нравы, которые стали с некоторых пор культивироваться в том же самом просторном кабинете, где когда-то царил дух товарищества и интеллигентности, были уже не те.

Жизнь наполнялась болью. Эго было совершенно новое ощущение. Раньше, когда по ночам забирали людей, этого щемящего чувства не было. Было ощущение нависшей опасности, был страх. Теперь это новое чувство постоянной боли и опустошенности сделало его жизнь как бы лишенной привычного очарования, перца и соли. Жизнь стала невыносимо пресной.

Вот приглашает к себе на чай и в ходе задушевного разговора о том о сем и в то же время ни о чем вдруг спрашивает: «Как вы бы смотрели на то, профессор, если бы вам предложили стать ректором Азгосуниверситета?»

А профессор никогда об этом и не думал. Не в его это духе — примеряться к должности. Его вполне устраивала кафедра геологии и геохимии, которой он руководил многие годы. Что касается основной научной работы, то он сросся с Академией наук: «Это мой дом родной». Он не говорил о том, что этот дом пришлось возводить и ему. Другое дело, если к нему как к академику-секретарю имеются претензии…

Нет-нет, никаких претензий, просто там — многозначительный взгляд куда-то за потолок — считают, что в вузах большой непорядок, процветают взяточничество, кумовство. С этим новый секретарь будет бороться, и поэтому умные, порядочные, интеллигентные люди нынче в большой цене. По мнению руководства, лучшего ректора, чем Мир-Али Кашкай, трудно найти: признанный ученый, авторитет для студенчества, к тому же давно руководит кафедрой на геофаке, совмещая с основной работой в Академии.

— Такое мнение весьма лестно для меня, и я преисполнен благодарности за честь быть назначенным ректором крупнейшего и старейшего вуза. Однако такая работа не для меня. Я, если точнее сказать, слишком академичен.

Казалось бы, тема исчерпана. Но нет. Спустя некоторое время следует приглашение в ЦК. Секретарь по идеологии Джафар Джафаров — умный, обходительный — вдруг предлагает: «Начинается кампания по выдвижению кандидатов в депутаты очередного созыва. Вам, видимо, придется баллотироваться в Кировабаде… Таков порядок, ректор университета должен быть депутатом Верховного Совета республики».

— Но я ведь не ректор.

— Так будете им.

* * *

Должность ректора уже тогда в Азербайджане считалась хлебной. Кашкай упрямо отказывался перебраться в университет, вызывая недоумение одних, недовольство и раздражение других.

Домашним он объясняет причину своего угнетенного состояния:

— Никак не пойму, то ли хотят меня выдвинуть, то ли задвинуть. Но из Академии я никуда не уйду. Слишком многое еще нужно сделать.

Рассказывает супруга академика Улдуз-ханум:

«В 1970 году Мир-Али твердо вознамеривался участвовать в выборах в АН СССР. Ему стоило огромных трудов собрать необходимые документы, на каждом шагу наталкиваясь на массу бюрократических препятствий. И когда вся документация была подготовлена, она просто не ушла из Академии — подписи начальства в ней не было. Для Мир-Али это было тяжелым ударом. Только-только оправился — началось выдвижение на соискание Госпремии. Последняя его работа «Алуниты» имела такой резонанс в научном мире, что все заранее поздравляли Мир-Али. А получилось, как в 65-м, — в списке премированных кто угодно, только не Кашкай…»

Тот осенний день выдался холодным, дул промозглый ветер, хлестал дождь. Прежде чем спуститься в актовый зал, где он должен был выступить с годовым отчетом, Кашкай еще раз глянул на осенний пейзаж за окном.

С некоторых пор утро уже не радует. Мустафа-бек по этому поводу горько шутит: «Утро — самое тяжелое время суток. Открываешь глаза, понимаешь, что жив, но не понимаешь, зачем жив».

Впервые ему захотелось оставить свой кабинет, удалиться куда-нибудь подальше от Баку. Хорошо бы в Исти-Су. Там, наверное, уже выпал снег, как и в Шуше… Шуша хороша в любое время года. Весной пьянит звенящий воздух, зимой горы одеваются в снежный саван. Хорошо бы сейчас сесть возле печки, в которой потрескивают горящие поленья… Нет, дело не только в теплой крестьянской печурке и ароматах детства. Там, в горах, совершенно другие люди. Кстати, кельбаджарцы вновь пишут о нехватке строительного материала, просят помочь. Придется вновь поискать в совминовских коридорах решение вопроса разработки тамошних залежей туфа, мрамора…

С тем он и спустился в актовый зал, отметив про себя тяжесть в груди и одышку, которой никогда у него не было.