Мир-Али Кашкай

Фраза брошена в спину. Как стрела, начиненная ядом. Колючий взгляд ехидны. Зейдулла. Тот самый, что еще недавно разносил на базаре чай. Теперь заделался коммунистом. Ходит в хромовых, скрипучих сапогах с маузером на боку — важным начальником заделался. Посыльный Ильхам, который всегда при нем, так его и величает: «Раис!» Раис Зейдулла может кого хочешь на базаре схватить за шиворот и приволочь в низенький дом, где раньше стоял городовой и где сейчас размещается милиция. Он может также исступленно выкрикивать лозунги на городской площади, когда собирается народ, то по случаю кончины великого вождя, то в весенний день первого мая, объявленный праздником всех трудящихся. Войдя в раж, он выхватывает из кобуры свой маузер и, размахивая им, грозится «добить всех буржуев, капиталистов, ханов, беков и их приспешников-мулл!».

Многие с завистью поглядывают на Зейдуллу, мечтая о хромовых сапогах и маузере, — что твой нарком! Но для этого прежде всего надо записаться в партию большевиков, что не так-то просто. Надо иметь пролетарские корни. На худой конец — крестьянские. И когда только успел Зейдулла, мальчик на побегушках, заделаться пролетарием, войти в доверие к большевикам? Как ему это удалось? Не делится ни с кем своим секретом раис. Только многозначительно намекает на то, что при царе и мусаватистах он не только чай разносил на базаре, но и расклеивал по городу прокламации. А главный аргумент в пользу его революционной юности — драка с приставом, после чего ему пришлось бежать из Гянджи.

Имел место тот подвиг или нет — никто не помнит. Вписать такое в свою биографию не каждый решится, хоть царя и нет в живых. А что если сказки все это, басни? Возьмет и вернется на свой престол царь! Что тогда?

И все равно, что бы там ни говорили, а нет ни в Зейдулле, ни в тех, кто стоит рядом с ним, ничего такого, что вызывало бы у Мир-Али что-то похожее на зависть.

Пройдет много лет и, насмотревшись на то, как одни и те же люди подлаживались сперва под мусаватистов, а потом перекрасились в красных, на то, как именитые ученые, часто даже талантливые, заискивали поочередно перед партийными вождями, хотя, по большому счету, в том и не было особой нужды, академик М. Кашкай скажет: «Приспособленчество, конформизм — худшее из всего, что засело в нас и сам не знаю когда. Да только ли в нас одних? Чехов-то ведь тоже о том же писал, когда предлагал выдавливать из себя раба. Так что приспособленцы не имеют национальности»^{4}.

* * *

Одно хорошее у новой власти — учит грамоте всех, независимо от того, пролетарский ты сынок или бекский наследник. Учеба в школе бесплатная. А учиться, копаться в книжках Мир-Али любит более всего. Может, больше, чем свой любимый тар. И еще нравится людям, что театр открыли. Мир-Али тут же зачислили таристом в оркестр.

На седьмой день недели (воскресенье теперь не по пятницам, как раньше, а после шянбя — субботы) приглашает он в театр своих друзей и родственников: смотрите — на сцене целый мир, не знакомый всем нам. Помимо нового мира, который открывается за бархатной занавесью, родня смотрит и на Мир-Али — руководителя оркестра. Работа эта серьезно поправила материальное положение семьи.

Любовь к театру у него останется на всю жизнь, а музыкальные способности он передаст по наследству детям. Чингиз, его первенец, в 60-е годы, будучи студентом геофака Азгосуниверситета, получит известность блестящего джазиста-саксофониста, а Хабиба, старшая дочь, станет профессиональным музыковедом. Но — это впереди. А пока…

* * *

Каждую весну в Гянджу приезжает агитбригада из профессоров, педагогов, ученых разных — зовут учиться в Баку.

— У нас земля богатая, — рассказывает седой профессор в очках. — Нефть, газ, медь, уголь. Поискать, много чего найдется. Добывать нефть научились, а вот искать — нет. А может, здесь, у нас под ногами, в Гянджинской земле тоже имеется нефть? Кто-нибудь интересовался, есть тут вообще полезные ископаемые?

Нет, ни Мир-Али, ни его друзья ничего об этом не слышали.

— Жаль, друзья мои, жаль! Представьте…

И далее следует рассказ об экспедициях в горах, романтической жизни в палаточных городках под луной. «Мы любим наши горы, реки, леса, слагаем песни о них. А что под ними — мало что знаем…»

Рассказывали гости из Баку не только о нефти и профессии нефтяника. Приглашали стать учителем, уверяли, что нет ничего лучше математики, загадочных чисел, цитировали Низами и Физули, звали окунуться в мир поэзии, стать филологом, а еще лучше заняться исторической наукой. Кому, как не ему, новому подрастающему поколению, сесть за написание истории своего края?

Многие тогда решили стать педагогами — учитель всегда пользовался особым уважением в народе…

«Раз бесплатно учат наукам, значит, им грамотеи нужны. Ученые люди всегда в почете были, хоть при ханах, хоть при царе. Но только большевики решили сделать всех грамотными и образованными».

Так рассуждала отверженная революцией бывшая знать. Разумеется, та часть, что осталась жива.