Мир-Али Кашкай

Мир-Али покидает Гянджу. В Баку он ищет не только спасения от косых взглядов, злорадного шепота, откровенных доносов, бесконечным ручейком стекающихся в бывший губернаторский дворец. Здесь можно продолжить учебу, получить образование.

В 1924 году, когда он заканчивал бакинскую школу № 5, его как талантливого музыканта-самородка представили великому Узеир-беку. Прослушав юношу, он тут же зачислил его в консерваторию: «Учись, сынок! Я уверен — первоклассным скрипачом станешь!»

Но к этому времени Мир-Али уже определил для себя свое будущее — он станет горным инженером. Некоторое время он ходит в консерваторию, музицирует на скрипке по классу профессора Эйдлина, но вскоре подает заявление с просьбой о зачислении на первый курс геолого-разведочного отделения горного факультета Азербайджанского государственного политехнического института^{5}.

Этот институт родился буквально на второй день после установления советской власти. В конце апреля ее провозгласили в Баку, а в мае Н. Нариманов, председатель Азревкома, подписал акт о создании Комитета по организации высшего политехнического института. 13 ноября того же года был уже учрежден Бакинский политехнический институт. К началу занятий в институте работали шесть профессоров, 54 преподавателя и два ассистента. Баку обратился за помощью в Центр. Из Москвы, Киева, Харькова и других городов прибыли многие известные ученые, преподаватели. Среди них Н. А. Дубровский (первый ректор), П. К. Жузе, Л. Г. Гурвич, А. С. Щепотьев, Д. Д. Гадаскин и др.^{6}

1925 год, сентябрь. Золотая пора высшей школы Азербайджана: еще нет экзаменов, незачем и некому давать взятки и «табшевать» — подключать знакомства. Зато в фаворе — молодежь пролетарского происхождения. (С 1924 года введен запрет на прием в вузы для выходцев из «ненародных» классов.) Стране Советов нужны кадры, а молодежь, в массе своей, не приучена сидеть за партой. Так что желающих не так много. В политехническом учится чуть больше тысячи студентов, азербайджанцев — несколько десятков. Студенты все время «ищут себя», переводясь с одного факультета на другой. Войдя в аудиторию будущих архитекторов, можно выйти с дипломом нефтепромысловика.

Группа студентов первого курса геолого-разведочного отделения насчитывала около тридцати человек. Треть из них, как и Мир-Али, была принята сразу после окончания десятилетки. Это 17—18-летние юноши. Остальные — бывшие нефтяники, рабочие, служащие советских учреждений, словом, люди с жизненным и практическим опытом. Некоторые из них имеют незаконченное среднее образование в объеме 7–8 классов.

Итак, вторая половина 20-х годов. Страна приступает к практическому строительству социализма. Необходимы запасы минерального сырья. Нужно выяснить геологическое строение огромной страны, и в ней — Азербайджана.

Баку богат нефтью. Но утверждают, что в недрах земли здесь скрываются несметные сокровища. Республика же в геологическом отношении — сплошное белое пятно. Кадров научных нет, инженеров также. Потребность в геологах велика. Это позже в СССР стали готовить геологов по специальностям от 001 до 006. А тогда такого дробления не было. Специалистов готовили примерно так же, как принято было в Горном институте дореволюционной России: выпускник мог быть геологом, горным инженером, инженером по технике безопасности, маркшейдером и пр. Правда, в Баку на весь учебный процесс накладывал свой отпечаток нефтяной профиль республики, развитость нефтяной геологии, ее теории и практики.

«Я выбрал то, что необходимо было для работы геолога», — скажет позже М. Кашкай. А в справке, выданной ему по окончании политехнического, будет сказано, что он «прослушал полный курс производственного обучения на геолого-разведочном отделении горного факультета и как выполнивший все требования учебного плана… удостоен звания горного инженера по геолого-разведочной специальности»^{7}.

Почему он выбрал геологию? Интуиция? Призвание? Зов судьбы?

Много позже с его слов некий журналист в составленном к юбилейной дате биографическом очерке напишет: «Частые поездки в Дашкесан, в Хачбулаг, Аджикенд, Гей-Гель, Чирагидзор привили М. Кашкаю интерес к причудливому строению высоких гор, пестрой окраске и составу слагающих их минералов и руд».

А может, рано повзрослевшего юношу привлекла возможность заняться делом, которое никак не соприкасается с повседневной общественной жизнью, насквозь пропитанной политическими интригами?

Горы, наука и он. И никакого злословия. Что может быть лучше этой доли после того, как мир перевернулся?