Мир-Али Кашкай

Ф. Ю. Левинсон-Лессинг не то чтобы был против широкого привлечения в научные лаборатории рабоче-крестьянской прослойки. Ему импонировала устремленность советской власти, энергично добивавшейся поставленных целей. И все же в глубине души он полагал, что склонность к теоретическому анализу является врожденной способностью, Божьим даром, как голос или музыкальный слух. И с этой точки зрения ему претила массовость в подготовке научных кадров. Больший эффект, несомненно, даст тщательно отобранный человеческий материал, изначально пригодный к научно-исследовательской работе. Что толку мучиться с безголосым певцом, шлифуя обычные голосовые связки? Впрочем, масштабные задачи социалистической экономики требуют мобилизации всех ресурсов. И, может быть, Киров не так уж и не прав в своих требованиях к Академии наук СССР обеспечить в кратчайшие сроки начатые стройки первой пятилетки высококвалифицированными специалистами.

Стране Советов нужны свои специалисты, нужны уголь, нефть, золото, руда. Много чего нужно… Кадры — любимый конек партийного вождя. Научного видения решения этого вопроса у него, разумеется, нет. Зато в наличии, и преогромном, большевистский напор. В любом деле, если на него «навалиться нам всем, и партийцам и хозяйственникам, самым зверским, самым безжалостным образом»^{1}, успех будет обеспечен, полагает Киров. И если бы только он один…

Профессор вернулся к своему столу и покосился на недочитанную «Правду», на первой странице которой усатый генсек Всесоюзной коммунистической партии большевиков Иосиф Сталин призывал коммунистов в кратчайшие сроки взять рубежи первой пятилетки, создавать новые угольно-металлургические базы на востоке страны, во всех окраинных республиках^{2}

. И притом досрочно. Так решила партия.

На последнем совещании в Смольном, куда была приглашена вся питерская интеллигенция, профессор говорил о необходимости приступить к освоению месторождений полезных ископаемых за пределами центральной части страны, начать, наконец, освоение Сибири. «Сибирью и морями студеными будет прирастать Россия», — процитировал он известное ломоносовское предсказание, подчеркнув, что позже его повторил и Чехов.

Ему показалось, что Киров, с которым он дважды встречался, внимательно, даже, пожалуй, сосредоточенно, слушал его и согласно кивал головой. А потом рубанул сильной рукой: «Чехов — говорил, а мы — претворим в жизнь!» И уверенной походкой двинулся к группе ожидавших его соратников— коренастый, пружинистый, быстрый.

Нет, они знают, чего хотят, и от поставленных целей не откажутся… И планов у них, действительно, громадье. Но кто их будет реализовывать, эти планы? Сталин словно читал мысли и его, старого ученого, как сказал бы вождь, «специалиста, отмежевавшегося от вредителей». «…Проблема кадров превратилась у нас в проблему животрепещущую»^{3}

. Но решение ее вождь связывает исключительно с быстрейшей выработкой достаточного количества техников и специалистов из людей рабочего класса.

В связи с этой большевистской доктриной он, академик Франц Левинсон-Лессинг, должен подобрать аспирантов в Ленинградский петрографический институт, ни на йоту не отходя от сформулированных условий.

Он подумал о своем недавнем собеседнике, и ему стало совсем грустно.

«Что ж, посмотрим дальше», — сказал он себе и придвинул поближе стопку «личных дел» кандидатов в научные работники.

«Кашкай М., Баку, 1930 год», — прочел он на синей обложке верхней папки.

Если Донбасс прислал шахтера, Баку конечно же должен направить в аспирантуру нефтяника. Хорошо, если не бурильщика, размышлял профессор, рассеянно просматривая содержимое папки: автобиография, изложенная от руки, — с полстранички текста (чего же ждать от человека, только вступающего в самостоятельную жизнь?!) и другие документы, включая справку с места жительства (о, без оного какой ученый?). Полный бюрократический набор, которому профессор уделял не больше внимания, чем обложке научного издания, полагая, что и в том, и в другом случае главным остается содержание, а его понять по описанию так же трудно, как и оценить достоинство куска породы без личного и непосредственного изучения.

Посланец пролетарского Баку оказался симпатичным молодым человеком в темно-синем шевиотовом костюме, подчеркивающем стройность фигуры, с мягкими чертами лица. И ничего типично кавказского, что он ожидал увидеть: ни усов, ни горбоносого профиля, ни резких, выступающих скул, не говоря уже об обветренной, опаленной горячим кавказским солнцем, коже.

«Наверное, из местных евреев, — подумалось профессору. — Они настолько вписались в тюркский этнический ландшафт, что часто практически неотличимы от коренной национальности».

Движения его лишены были суеты, свойственной новичкам. В осанке, манере держаться, чуть откинув назад голову, ощущалось достоинство, которое трудно выработать. Это что-то от природы, нечто наследственное.

«Встретились бы где-нибудь в Европе, скорее, принял бы его за итальянца…»