Мир-Али Кашкай

— Мой отец по роду своих занятий практически всю жизнь был связан с Россией. И умер в Одессе. Мой старший брат получил образование в Харькове, в тамошнем медицинском институте. Он физиолог, ученик академика Павлова. Живет и работает в Москве, но тоже переезжает по приглашению в Ленинград. Что касается меня, то родился я в Гяндже, а вырос и учился в Баку.

Наличие брата — без пяти минут ленинградца — у будущего аспиранта обещало облегчить решение его квартирной проблемы, что было немаловажно для института, испытывавшего затруднения с жильем.

На этой весьма прагматичной мысли, мелькнувшей в сознании профессора, собственно, и завершилась эта встреча, определившая дальнейшую судьбу нашего героя.

Естественно, Франц Юльевич не стал углубляться в то, чем конкретно занимался отец Мир-Али Кашкая в до- и послереволюционные годы в Одессе. Хотя сразу же всплывший в памяти знаменитый фильм «Броненосец Потемкин» услужливо подсказывал, что это могла быть и революционная деятельность. И это было бы неплохо. Если же он был инженером или человеком чиновничьего сословия царского времени, то это, по мнению профессора, тоже могло говорить в пользу молодого научного работника как человека, вышедшего из культурной, образованной семьи. Хотя, разумеется, новый аспирант мог быть отнесен к категории старых специалистов как минимум к выходцам из этой среды, отношение к которым теперь оставляло желать лучшего. Но если исключить такую вероятность, М. Кашкай вполне вписывался в нынешние подходы к формированию научных кадров, которые он, руководитель института, заинтересованный прежде всего в личностно-профессиональных качествах будущего аспиранта, вынужден был увязывать с партийной установкой относительно старых специалистов и подозрениями во вредительстве.

Вообще-то копаться в биографиях было не его профессорским делом. На учебу в Москву и Ленинград направляли не всякого отличника. Кадры проходили тщательную проверку в республиканских инстанциях, да и кадровики институтские не дремали. Если бакинские власти направили в аспирантуру человека, значит, все в порядке.

Упоминание Кашкаем древней тюркской народности, от которой брало начало его рода, конечно, не могло остаться не замеченным профессором — в последние годы ему не часто приходилось встречаться с такого рода откровениями, но он предпочел, очевидно, удовлетвориться констатацией этого факта. И был, скорее всего, прав, поскольку Кашкаю пришлось бы рассказать ему немало из того, что определенно осложнило бы жизнь профессора, во всяком случае, внесло бы в его сознание ненужные и опасные мысли, от которых он и без того отбивался с трудом, с нарастающей тревогой наблюдая за тем, как суровеет и ожесточается время.

Ну, например, рассказал бы Кашкай о своем прапрадеде Мухаммед-Сеиде, главе богатого и сильного рода[1], а значит, о сеидах, возводящих свою родословную непосредственно к пророку Мухаммеду, о их жизни и истории, окруженной религиозными мифами и предрассудками, о присущей всем их далеким потомкам склонности к просветительской, научной деятельности, о личных духовных, нравственных качествах членов этого ордена и конечно же о том, что его потомкам пришлось и вкусить роскошную жизнь Гянджинских богатеев, и купаться в лучах славы и почета; но в полной мере познали они и горький вкус гонений, оставивших трагический рубец в судьбе многих из них.

И вот о чем он, несомненно, сказал бы обязательно, так это об уникальном свойстве общинной жизни кашкайцев — раскрепощенности в поведении. Мужчины у них, например, сами выбирали себе профессию и жизненный путь, а женщины не носили чадру. И в этой традиции, доставшейся от далеких предков, в привычке чувствовать себя свободным человеком была, несомненно, та особенность рода, которая им, Кашкаем, ценилась прежде всего. Это и стало основным мотивом выбора им своей фамилии.

Возможно, он пояснил бы, что принадлежность к сеидству передается по наследству от отца к детям. И нигде не документируется, никем не контролируется, сохраняясь благодаря народной молве и общинному почитанию. Принадлежность к роду сеидов подтверждается лишь одним документальным признаком — приставкой «Мир» или «Сеид» к основному имени потомка. Такая вот своеобразная генеалогическая отметина, или геральдический знак, только и всего. Отсюда и его полное имя — Мир-Али Сеид-Али оглу.

Собственно, с этого и мог начаться его рассказ, если бы профессор, спросив у Кашкая имя, сам обратил бы внимание на его необычность. Но он промолчал, а значит, и рассказывать было незачем.

Заметим, кстати, что спустя тридцать с лишним лет эта генеалогическая отметина сыграла злую шутку с сыном старшего брата нашего героя. Молодой ученый где-то в середине 60-х годов решил вступить в ряды КПСС. При обсуждении кандидатуры на открытом партсобрании секретарь парткома научно-исследовательского института вдруг сказал: «Знаем мы вас, Гюней Джамалович, как хорошего, сознательного товарища, грамотного специалиста. Одно только непонятно — ваше имя. Что это за «Мир» — и у вас, и у вашего отца? Что означает это слово?»