Мир-Али Кашкай

К слову, думаю, можно в какой-то степени понять и Сталина. Хотя и поступала информация о точной дате надвигающейся войны, но ведь был и договор о ненападении. И самое главное: гарантом передышки, казалось, выступала сама история и вытекающий из нее один-единственный военно-политический вывод — все военные стратеги предостерегали категорически избегать войны с Россией. Судьба Наполеона наилучшим образом иллюстрировала эту мысль. Общеизвестно было, что Гитлер договорился со Сталиным. Да, его дивизии продвинулись к границам СССР, но немецкий солдат уже рассматривал в бинокль противоположный берег Ла-Манша. Идти войной на СССР, воюя с Великобританией, было бы безумием. Безумцем же Гитлера считали в Советском Союзе фельетонисты и карикатуристы. Так что кинокадры с сурово замершими лицами, как и рассуждения о сталинской глупости, думается, не совсем точно передают в целом палитру политических замыслов, настроений и чувств лета 1941 года.

Наш герой был как раз представителем того незначительного меньшинства, которое менее всего интересовали происки империалистов. Слово «война» выбросило его мгновенно из лаборатории, и он первым делом кинулся на вокзал, наивно полагая, что, как всегда, в скорости окажется среди родных в Баку.

Вот он легко спрыгивает с трамвая у Курского вокзала и… в оцепенении замирает на остановке. Знакомая площадь перед вокзалом запружена человеческой массой. Всеобщий гвалт, шараханье толпищ из стороны в сторону. Крик и неразбериха. Нескончаемые горы мешков, чемоданов. Поезда, застрявшие на подступах к вокзалу. И растерянный взгляд Алекпера, преподавателя геофака, — он с двумя детьми, отчаянно ревущими, и бледной женой, то и дело поглядывающей в небо, словно вот-вот должны показаться немецкие самолеты.

Все людское скопище рыщет в поисках билета. К кассам не подступиться.

— Мне нужен один билет, всего один билет! — как заклинание повторяет Алекпер, вцепившись в Кашкая.

Тот молча протягивает обалдевшему от счастья коллеге свой билет. Мать хватает детей и бросается к вагону. Вагоны берутся приступом. Уже объявлена мобилизация. Командировочные хотят вернуться на свои предприятия, военные — в свои части. Первые дезертиры — бегут подальше от Москвы. Лучше на юг, там тепло, там горы, туда немец не скоро доберется. Все куда-то бегут. В метро — гробовое молчание. И мусор. Словно в московскую подземку ворвался чудовищный вихрь, разметав по перрону клочья бумаги, газеты, окурки, — чего никогда не бывало в мраморной московской подземке, где еще недавно было чисто и празднично.

Это людское смятение в центре Москвы закончится скоро — власть наведет порядок железной рукой военного времени. Однако, прежде чем Мир-Али Кашкай сядет в вагон отъезжающего поезда Москва — Баку, ему придется еще несколько дней курсировать между Академией и Курским вокзалом, окунуться в море слухов, которые, казалось, преследовали поезд, несущийся по просторам объятой войной страны. «Немцы взяли Киев и Харьков!», «Дорога на юг перерезана!», «Поезд возвращают в Москву!» — чего только не наслышались пассажиры в вагонах, в одном из которых добирался до Баку Кашкай в июле 1941 года.

Дома его уже и не ждали. «Нам сказали, что ты уже в действующей армии. Мобилизовали прямо в Академии», — сообщила ему Рахшанде, еще не оправившаяся от перенесенного потрясения.

УРОКИ ИСТОРИИ

Страхи домашних, при всей своей реалистичности, оказались изрядно преувеличенными.

— С учеными будут разбираться потом. Сейчас не до вас. Нужно будет, пришлем повестку, — отрывисто отрапортовал мрачного вида, с воспаленными от бессонницы глазами военком, к которому явился Кашкай сразу по прибытии в Баку.

В военкоматах — столпотворение. У каждой двери длиннющая очередь. На улице играет духовой оркестр. Под медь труб рыдают старушки. Мужчины, одетые кто во что, растерянно утешают провожающих. Улицы как-то сразу обезлюдели.

Слезы, всхлипы и рыдания в домах, на работе — ушел на фронт муж, сын, брат. Потускневшие лица, глаза, полные безнадежного ожидания. И вновь слезы, всхлипы и рыдания — пришла «похоронка». Сначала одна, две, десять, потом счет пошел на сотни и тысячи.

Счет потерям в войне для Кашкаев открылся в семье среднего брата Мир-Таги. Один за другим ушли в действующую армию все пять братьев Султан-ханум, жены Мир-Таги. И до конца войны стучалась в дверь Мир-Таги черная весть: то с Керчи, то из Сталинграда. Последняя пришла из Польши…