Мир без границ

Позже Аркадий еще раз пришел в себя, теперь уже полностью – он мог нормально соображать, но по-прежнему был не способен ни шевельнуться, ни даже открыть глаза. Боли молодой человек и теперь не почувствовал – ощущение «заморозки» так никуда и не делось, – но если раньше он вообще не понимал, где и в каком положении находится, то теперь стало ясно, что он лежит на спине на чем-то твердом и неудобном. Вокруг стояла тишина, но он откуда-то знал, что рядом кто-то есть, ощущая чужое присутствие каким-то шестым чувством. Причем, скорее всего, около него находился не один человек, а несколько или, может быть, двое. «Почему же они молчат? – удивился Светильников. – А может быть, я их не слышу? Может, я лишился и слуха тоже? Но ведь когда я просыпался в первый раз, я слышал звуки!» Ему стало страшно, и он потратил несколько минут сначала на безуспешные попытки услышать хоть что-нибудь в звенящей тишине, а потом на то, чтобы открыть глаза и пошевелить хотя бы пальцем. «Все ясно. Парализован, ослеп и оглох. Все еще хуже, чем с теми детьми, которых Эмма должна привести из восемнадцатого века!» – верить в такой исход Аркадию страшно не хотелось, и он принялся изо всех сил убеждать себя, что, возможно, с ним все не так плохо, как кажется. Может быть, его еще удастся вылечить? В конце концов, слепым и глухим от рождения детям собирались делать какие-то операции, и предполагалось, что они, скорее всего, им помогут. «Пусть даже тебя не сразу вылечат, а позже! – стал все яростнее убеждать себя Аркадий. – Знаешь же, медицина не стоит на месте, каждый год в ней какие-то новые открытия, каждый год разных инвалидов удается на ноги поставить! Так что в самом худшем случае тебе просто придется какое-то время потерпеть, подождать… А потом тебе обязательно станет лучше. Может, и не до конца поправишься, всякое, конечно, бывает, но сейчас и приспособлений всяких для инвалидов много, и тоже постоянно новые изобретают, так что жить все равно можно неплохо!» Утешить самого себя оказалось куда сложнее, чем других людей, но в конце концов Светильникову это удалось – полностью он не успокоился, но у него все же появилась надежда на лучшее. И одновременно он почувствовал вдруг жуткую усталость, словно долго и тяжело работал. Тишина и темнота, так пугавшие его еще несколько минут назад, неожиданно стали приятными, убаюкивающими…

Следующее пробуждение оказалось уже не таким пугающим. Жесткая поверхность под спиной исчезла – теперь Аркадий лежал на чем-то очень мягком, и его как будто бы укрыли каким-то необычайно легким, почти невесомым, но довольно теплым одеялом. Он снова попробовал пошевелиться, чтобы хоть примерно понять, где находится, но у него по-прежнему ничего не получалось. Зато Светильников убедился, что к нему начала потихоньку возвращаться чувствительность – все тело теперь слегка побаливало, как болят сильно натруженные мышцы, и после долгого лежания в «замороженном» виде такое ощущение ему даже нравилось. Он оставил попытки двигаться, полностью сосредоточился на своих чувствах, и ему стало казаться, что он лежит не в мягкой постели, а словно бы парит в теплой жидкости. Однако это было бы уже слишком странно, и Аркадий решил, что, скорее всего, новому ощущению доверять не стоит.

Спать ему больше не хотелось, и он принялся думать о своих друзьях, о Любиме и Эмме. Может быть, именно они сидели рядом с ним во время прошлого пробуждения? Теперь Светильников не чувствовал никакого постороннего присутствия рядом с собой, но если с тех пор прошло много времени, то друзья могли уйти отдыхать или работать. Странно только, что они сидели так тихо, а не болтали хотя бы шепотом или не играли в карты, как в прошлый раз… Но, может, он все-таки потерял слух? Или они сидели молча, потому что теперь он совсем плох и им было не до разговоров и развлечений?

Неожиданно Аркадий вспомнил, что Любим никак не мог сидеть у его постели, потому что сам сейчас находился в больнице. Разве что он, Светильников, пролежал без сознания так долго, что его друг успел поправиться и выписаться? Впрочем, в следующий миг Аркадий переключился на другое: ему вспомнилась та его последняя мысль перед нападением и взрывом – если, конечно, тогда произошел взрыв, а не что-то другое, – с которой он провалился в нахлынувшую со всех сторон темноту. Вот он поднимается по ступенькам клиники, смотрит на ее стеклянные двери – и его охватывает сильнейшее, заполняющее собой весь мир желание: «Я хочу, чтобы эти двое были счастливы вместе!» Никогда и ничего он не желал так сильно, и никогда раньше не случалось в его жизни моментов, когда он хотел чего-то хорошего только для других людей, полностью исключив из хорошего себя, просто-напросто забыв о себе. И никакое другое желание не делало его настолько счастливым. Как и последовавшее за ним, уже после взрыва, понимание, что теперь его желание точно исполнится.