Мир без Стругацких

Я не буду больше этого читать, говорит он себе. Это какой-то модернизм, такого не только мы, такого и Твардовский издавать не стал бы! И дело даже не в том, что это антисоветчина, – Семён считал себя человеком широких взглядов и признавал, что среди антисоветских книг тоже могут встретиться талантливые или хотя бы представляющие определённый интерес, – но эту рукопись было просто невозможно читать. Бесконечные перечисления, физиологические подробности, натурализм, почти что порнография… причём грязная, противная порнография, никакого сравнения с тем фильмом, который он посмотрел, когда был в Париже. Да, там была обнажёнка, но там же была и красота! Музыка, цвет… опять же – девушки. А здесь? Зэки и вертухаи стоят и, как выражается автор, ссут в костёр. И так – две страницы. Ну ни хрена себе! Кто это вообще будет читать?

Я же читал, неожиданно сказал сам себе Семён. И даже помню, что там написано, – в отличие от собственной пьесы, про которую у меня вообще нет ни единой мысли. А эта рукопись – она, конечно, непроходная, но, может, если почитать ещё немного, там найдутся какие-нибудь интересные мысли или там художественные приёмы… что-нибудь, что можно использовать.

Семён Львович стащил со стола бутылку «Бифитера», пару раз глотнул из горлышка, уселся на ковре, поудобнее прислонившись к собственному письменному столу, и, задержав дыхание, как перед прыжком в воду, открыл проклятую тетрадь, уже сутки не дававшую ему покоя.