Мир Чаши. Дочь алхимика

— Вероятно, он недооценил вас. В случае с совсем юной девушкой ее нестандартные действия, повышенная активность и аномальная живучесть явно выбились из вероятностной схемы, которую он построил, не зная вас и ваш образ действий. Так что ему приходится спешно подтягивать силы и учиться противодействовать вам буквально на ходу, попутно изучая вас и соображая, что еще вы можете выкинуть.

За окном окончательно сгустилась темнота, в дверь деликатно постучали.

— …Дальше я одна, — решительно заявила Жозефина, дойдя до каменной совы. Северяне хотя и считали, что если вдруг чего, так добрая сталь и против нечисти не помешает, но повиновались, тем паче что госпожа объяснила им, что ей вряд ли будет грозить опасность. Фердинанд буквально изнывал от желания посмотреть на столь редкое магическое явление, да еще и в таком месте, и получил совет взлететь на сосенку повыше — благо слева от холма стеной поднимался густой бор — и оттуда, как в амфитеатре, наблюдать за происходящим. Бойцы остались рядом с каменным стражем, взведя арбалеты, ушан растворился в сумерках, особенно густых у подножия леса, а Жозефина пошла дальше по поднимающейся спирали тропы.

Красная луна взошла, когда она ступила на кромку холма — границу между живой землей и отполированным неведомой силой камнем. Потоки знакомо оплели девушку, делясь Силой, баюкая и согревая ее, но сейчас Жозефина не отдавалась их ласкающей, подвижной игре, а сосредоточенно ждала: ждала того, что, как она чувствовала, даст ответы на старые вопросы.

Ночное око начало подниматься, осветив Каменный Стол — и Потоки в центре плато сплелись, обретая некий порядок, выстраиваясь в единую струю; воздух там помутнел, замерцал, будто бы истечение Силы стало видимым и обычному глазу, и в его мерцании соткалась почти непрозрачная и не принадлежащая этому миру фигура. Жозефина ступила на камень и пошла к ней.

Это действительно была очень немолодая женщина, но только селяне и могли назвать ее бабкой — пусть время и оставило свои глубокие следы на ее теле, но не смогло украсть ее природную красоту и умалить величие и силу, внятные всякому, кто жил среди людей. Дочь Серебра остановилась за десять шагов и поклонилась величественной старухе, Матери рода ее отца.

— Явилась выгнать нас и отсюда?! — Выплеск ярости так ударил по обнаженным, чувствительным нервам эмпата, что, не будь Жозефина сама магом и нобле, сознающей свое право находиться здесь и отчаянную необходимость получить ответы, она бы попятилась, а затем и вовсе бросилась прочь. — Вы, поднебесные чистоплюи, лишили нас крыльев и изгнали с нашей земли!.. Вы ничего не смогли или даже не захотели им противопоставить, а мои дети сражались до последнего! Они все погибли в бою, и я была последней: я видела, как они ушли, один за другим! И только старшего моего сына нет ни среди мертвых, ни среди живых…

— Его зовут Себастьян? — отреагировала Жозефина на самое важное из сказанного могучей старухой. Остальное тоже немаловажно, но это можно узнать и потом…

— Я не знаю, о ком ты говоришь, девочка с Высоких холмов, — у нее не осталось высокомерия — в нем не было никакой нужды; только застарелая усталость и безнадежность. Одиночество тоже осталось там, далеко, на камнях ее замка, которые стали пылью вместе с залившей их кровью ее детей.

— Мы — родичи… — терпеливо продолжала Жозефина; не дослушав, старуха перебила:

— Наши роды разделились очень давно, в нас не осталось общей крови! Говори, зачем пришла сюда, и уходи. Вы нас изгнали, а потом отказались от нас, но Реннан отомстит вам.

Никогда прежде не слышанное имя резануло ее, затронуло что-то очень глубинное, куда она и сама заглядывала очень редко. Так, услышав в трактирном разговоре полупьяных собеседников, на единственный вечер сведенных судьбой за одним столом, некое имя, когда-то такое родное и дорогое и многие годы уже мысленно похороненное, вскидываешься и чувствуешь, как открывшейся раной вздрагивает душа.

— Реннан… — повторила Жозефина, пробуя созвучие на вкус, и заторопилась, чувствуя, что время и приступ более-менее благодушного настроения старухи на исходе. — Я уверена, что мы говорим об одном человеке, и он — мой отец. Я знала его под именем Себастьян Штерн. Он погиб, когда я была совсем маленькой, но я чувствую, что он жив; во всяком случае — не мертв. Если я покажу некую вещь, вы ведь сможете понять, что она принадлежала Реннану?

— Покажи.

Она выудила из-за пазухи драгоценный отцовский перстень и, не снимая с шеи удерживавшего его шнурка, показала призраку.

— Ближе… чтобы я могла рассмотреть.

Расползающийся по телу холодный страх — не случится ли чего с перстнем? — был отправлен глубоко вовнутрь и тщательно придавлен. Жозефина подошла ближе, и опалесцирующая фигура склонилась вперед, рассматривая отцовское наследие. Раздался тихий смех.