Мир тесен. Короткие истории из длинной жизни

«За что сидели?» — однажды спросили ее на партийном собрании Москонцерта.

Тамара Исааковна встала и с вызовом сказала: «За блядство!»

* * *

Был у нас в Москонцерте массовик-затейник, секретарь парткома мастерской. Поскольку живы его вполне милые родственники, я обойдусь без фамилии. Выступал он обычно на каких-нибудь вечеринках, которые тогда еще не назывались корпоративами, а просто проходили в клубных фойе, перед основным сборным концертом. Летом у него заметно прибавлялось работы: многочисленные и шумные в ту пору районные парки распахивали ворота для всех желающих, а все открытые площадки как две капли воды были похожи на ту, с которой пел свои куплеты Броневой в «Покровских воротах».

Ивану Ивановичу — вам же достаточно имени и отчества? — всегда хватало на кусок хлеба с маслом, да еще оставалось рвение на работу среди артистов-партийцев.

Комсомольская жизнь моя была вялой — молодых артистов в Мастерской сатиры и юмора затягивали долгие сельские гастроли, а думы о вступлении в партию до предложения Ивана Ивановича мне даже не приходили в голову.

После пары попыток задуматься о партийном будущем и моих шутливых ответов, что я не вполне достоин такой чести, Иван Иванович отстал от меня… до первой моей поездки в Германию.

Юрий Маликов до сих пор вспоминает, как, пригласив меня проехаться с «Самоцветами» по частям нашей группы войск, услышал мое недоуменное: «А разве я выездной?»

Вернувшись в Москву, я забрел в мастерскую, чтобы, как назло, тут же наткнуться на Ивана Ивановича.

— Ну, как съездили? — участливо спросил он.

Я радушно расписал наш общий успех. И вдруг заметил, как он внезапно посерьезнел и погасил проницательным взглядом мой привычный шутливый тон.

— Ты бы как-нибудь записал, что там было интересного. Как вели себя ребята, о чем толковали после концертов, у кого собирались. — А затем, улыбнувшись, добавил: — Выпивали же небось всю дорогу?

Я, честно говоря, даже не сразу сообразил, о чем речь. Я просто опешил и не нашел в себе силы отшутиться.

— Да какой из меня писатель, Иван Иванович?!

Парторг покачал головой, а потом на всякий случай повторил предложение подумать о членстве в партии…

Господи, что только не сохранилось в моей голове!

Но интересно: вот эти люди еще существуют как класс? Или их за ненадобностью унесла ушедшая эпоха?

* * *

Может быть, самое памятное из того, что у меня никогда не сможет забрать коварная память, — это веселые попойки в поездах, когда не хотелось спать, а хотелось только внимать попутчикам, даже не веря до конца, что кумиры могут быть так близки и доступны.

Однажды мы всю ночь слушали великого Муслима. Под столиком громыхали две опорожненные бутылки водки, а на столе стояла третья, и Тамара Ильинична с бессмертным Чарликом на руках несколько раз уже пыталась вернуть в свое купе никак не хмелевшего мужа. А мы его все не отпускали. И снова слушали: про Брежнева, про иранского шаха, про кремлевские концерты.

От Ширвиндта всегда сводило живот. Но сам он редко улыбался.

— На вахте Театра Сатиры когда-то служила колоритная еврейка. «Ширвиндт! Красавчик!» — Александр Анатольевич преувеличенно картавит, показывая ее. — Она меня обожала. Можете себе представить… А это был ты понимаешь какой год. Ни черта не было. И кто-то оставил мне на служебном входе печенье для пса. Из-за границы. Печенье сейчас называется «Педигри». Но «Педигри» тогда не было. А был вот этот корм для собак. Закончился спектакль. Я иду к выходу. Вижу эту даму, еврейку. «Ширвиндт. Красавчик!» Улыбается мне во весь рот: «Вы меня простите! Ширвиндт! Вам здесь оставили печенье. Я не удержалась, попробовала. Ровно две штучки». — «Зря. Это печенье для собак!»

И тут, смотри! Лицо меняется так, что становится страшно. Швыряет на пол эту коробку. «Пгедупгеждать надо!!!»

Понимаешь, «предупреждать»! Я должен был ей раньше сказать, что некрасиво пиздить.

Однажды мы с Ширвиндтом отправились в Ленинград в составе жюри какого-то эстрадного конкурса. Весь путь как завороженный я пялился на него. Александр Анатольевич лениво цедил слова. Загробным голосом выделял репризы.

Как всегда, я хватался за живот и буквально падал от хохота.

Водка серьезно таяла после каждого мрачного тоста.

В Питере нас разместили в закрытой гостинице напротив Летнего сада.

Днем, по пути в ресторан Ширвиндт, шатаясь, зашел в мой номер.

— Что это? — Взгляд его тут же упал на большой пакет при входе.

— Да вот, принесли… Вернее, передал охранник. Это гостинец от поклонницы… Морковка тертая, овес. Она собирает траву на даче. Лечится от всего.

— Серьезно? Натуропатка?

— Ага. Чистится все время. Йога. Уринотерапия.

Ширвиндт уже вертел в руках какую-то баночку.

Услышав про уринотерапию, он торжественно поднес баночку к глазам:

— Как ты думаешь, чем заправлен этот салат?…

* * *