Мир тесен. Короткие истории из длинной жизни

В Ленинском РОВД, куда Виктора Николаевича передала армейская контрразведка, страшно потешались: ну-ка, столько лет самозванец лампасы носил, и все его за генерала принимали. Мало того, Виктор Цыганов (его подлинная фамилия) ни дня не служил в армии и даже не был жителем России.

Запираться и отнекиваться Цыганов не стал. В большой свет его ввел… Дмитрий Тимофеевич Язов, маршал Советского Союза. А случилось это так. Бывший комсомольский и партийный работник Виктор Николаевич в начале девяностых стал челноком. Мотался в Москву за товарами. Случайно познакомился с людьми, знающими Язова. Тот только вышел из тюрьмы после неудачного госпереворота. Цыганов напросился на аудиенцию, привез продуктов: сала там, колбасы с Полтавщины. Дмитрий Тимофеевич бедствовал, и передачки пришлись кстати. Потом Цыганов свел журналистов «Вечерней Полтавы» с маршалом, те сделали шикарный материал, бывшему министру обороны понравилось. И пошло-покатилось.

В ноябре 1994-го у Язова случается несчастье — умирает сын. Цыганов носится по Москве, пробивает место на кладбище, добывает деньги и продукты. Именно на тех похоронах он впервые надевает форму генерала. Фуражку и рубашку крадет у Язова. Маршал поморщился, но промолчал. Так украинский челнок Цыганов стал российским генералом.

Хорошо еще, мы убедили Виктора Николаевича не присылать духовой оркестр в день похорон Наты, жены папиного товарища по несчастью Марка, с которым я жил в Москве. Но он и без этого отличился. Сначала выразил соболезнование мне лично, приехав на проспект Мира без звонка, а потом прислал автобус с ротой прехорошеньких солдат, на плечи которых гроб с Натиным телом опускался дважды: в морге и крематории. Мой редактор расстроила генерала, сказав, что ни Хазанова, ни Винокура на похоронах не будет. Тогда он адресовался к Сереже:

— Где будет фуршет?

Сережа, давясь от смеха, ответил:

— Фуршета не будет.

Виктор Николаевич не смутился: в ожидании Натиной очереди на кремацию подсел к нам в «Опель», развернул заранее приготовленный бутерброд и, сославшись на диабет, тут же его прикончил.

Рота солдат сильно напугала наших старушек: в тот самый момент, когда заработал механизм, забравший Нату уже навсегда, выдала несколько ружейных залпов за стенами крематория, а потом на улице эта рота вдруг прошла перед нами строем, чеканя шаг и зачем-то равняясь на меня, самого штатского из всех невоенных.

* * *

И обоих уже нет. Три счастливых дня на «Кинотавре» в Алма-Ате. И горькие капельки отложенных воспоминаний. Нонна Викторовна Мордюкова приценивалась к какому-то браслету из малахита в холле гостиницы. Не купила. Почему я тогда не взял и не вручил ей вечером? Ведь не жалко. Просто не пришло в голову, что обязан был это сделать.

Никогда столько не смеялись, сколько в той поездке. Рудинштейн с Янковским, как Пат и Паташон, зажигали так, как ни одному эстрадному дуэту не снилось. А на припеве моей «Южной ночи» просто вышли из-за кулис и стали танцевать. Танго холостяков. Обидно, что не снимали.

Бесценные. Их уже никто не заменит…

А потом Олега Ивановича и Марика развели обиды и скелеты, припрятанные в шкафу. И пусть бросит камень, кто без греха. А браслет из малахита, конечно, стоило бы купить. Всяко помнился бы сейчас лучше любого скелета…

А вот еще вспоминаю: у самой-то Мордюковой тогда работы не было, но на концертах встречались часто: господи, как же сейчас это объяснить — она тогда больше за сценой ожидала, переживала за одного молодого вокалиста.

И как-то на концерте в Министерстве торговли ей показалось, что я его слегка недооценил, пока мы во время его выступления стояли за кулисами.

Бросила на меня укорительный взгляд:

— Ладно тебе! Такие тоже нужны.

И как-то даже подтвердила — кулачком перед грудью.

Как будто бы я был против!