Мир-за-кромкой

Свет как всегда был тускл и жёлт, а в коридоре гремели подносами. За окнами горланилавоенные песни субботняя пьянь. Тук-тук. Тук-тук. По старым половицам стучат каблучки дешёвых сапог. Тук-тук. На полусъехавшей, рассохшейся доске сидит палево-серая мышь, сидит, как ни в чем не бывало и грызет краешек доспеха. Даже этот погрызенный краешек превосходных изумрудных лат стоит много больше, чем вся таверна взятая вместе с мышью. Удивительный тонкий, безупречно крепкий, жаропрочный, лёгкий и совершенно не убиваемый сплав всегда ценился гораздо выше какого-то золотишка. Но предположим до металлургии вам нет дела, и на чёрный рынок вы тоже не захаживаете, только, вот кто поверит, что сегодня хоть одна жалкая душонка не слыхала о царских гвардейцах. О царских гвардейцах знали все, и до революции, и после, и ещё добрую сотню лет станут о них вспоминать. Элитное, бесстрашное и неизменно преданное войско, что до самого края, цеплялось за царское знамя, что до самого последнего вздоха выгрызалось выбитыми зубами в холёные глотки врага. И представить страшно, сколько баек и легенд понакручено, понавязано, точно пряжа из воздуха, вокруг «цветных» латников!

Вы слышали о прильдах? Старики зовут их колдовским народом, а детишки кличут феями. Слышали, слышали, к чему разговоры? У них ещё копытца раздвоенные, крылья за спинами, иль рога кручёные, и вместо крови ртуть. Так вот, твердят в деревеньках ячменных, у обочин приморских путей и в трактирах с дубовыми стойками, будто в рядах царских гвардейцев все сплошь и рядом дети прильд, будто одним взмахом руки они способны воззвать к молнии и обрушить гром на стан врага, будто в дланях одного мечника сила десятерых мужей, будто глаза их отливают золотом, а кости крепки, как гранит. Над последним сравнением гвардейцы б громко посмеялись, какой гранит, если вам так хочется крепости, то пусть уж будет хотя бы вольфрам. И, да, простолюдины вовсю кричат, что умны «цветные» латники, точно черти.

Конечно, это лишь сказки, старые сказки, причём не просто старые, а давно устаревшие. Сегодня гвардейцы —призраки и пепел. Но оставим сегодня на потом, оно и так уже всем надоело. Скучное, прескучное сегодня с серой мышкой и дешёвой брагой, с печальной девушкой, что держит длинные портняжные ножницы в руке. Отмотаем время вспять. Почему бы и нет? Разве может кто—то запретить? Нет. Три раза нет!

До великой брани, до первой революции, до падения короны гвардейцев растила царская академия при дворе в Брумвальде. Каждый цветущий сезон академия раскрывала свои двери пред юношами и девушками, пятнадцати годов от роду, принимая под своё крыло лучших из лучших. Мудрые профессора выискивали умнейших, самых одарённых и упорных, и, конечно, только среди знати, так требовал закон. Девушка с ножницами горько усмехнулась. Академия служила кузницей кадров для Высших городов. Если вы запамятовали, до войны было тринадцать Высших. Градостроители, политики, лекари, инженеры, генералы, и другие – вот кто, выходил из ворот Чести спустя долгих десять лет. Гвардейцев набирали только по доброй воле, и только спустя год обязательного обучения. Одних таланта и ума недоставало, чтобы принять доспех, ты должен быть предан, безоговорочно, абсолютно предан родине и короне. Так было до войны. Последними гвардейцами стали дети, необученные, не доросшие лекари, писцы, архитекторы, дипломаты – всех заставили отложить перо и науки. Только об этом мало кто знал. Великая сила оказалась лишь декорацией, но декорацией смелой с пламенными сердцами, с мужеством и доблестью, с правдой за душой.

В тесной комнате висело большое зеркало, старое, как мир, в деревянной резной раме с удобной полочкой. Полгода назад оно было мутным, пыльным и ужасно несчастным, но заселившиеся в комнатку девушки вернули старинному зеркалу достойный вид. Они привыкли, чтобы всё кругом было верно, чисто, качественно и до конца. Девушки называли себя сёстрами и были очень близки, они знали друг друга с детства и прошли вместе нелегкий путь, и от того каждая считала своим долгом позаботиться о подруге. И главным, а значит непреложным, пунктиком в такой заботе считалось утаивание страшных тайн друг от друга, у каждой за сердцем весел груз не рассказанной истории, которую рассказать было бы на деле куда лучше и правильней. Но я о своей умолчу.