Мировая революция. Воспоминания

Из того, что я видел и слышал, я пришел к заключению, что наша армия не может идти на румынский фронт. Мне казалось, что продовольственный вопрос был уже достаточно осложнен, и я сомневался, чтобы Румыния могла легко перенести прирост 50 000 человек; главным же образом казалось, что Румыния не выдержит неприятельский натиск. Румынское войско и офицеры производили весьма приличное впечатление; настроение, как я говорил, было тоже хорошее; французские офицеры исполнили в румынской армии весьма честно свою задачу, но общее положение, казалось, вело к миру, а русское войско в Румынии, очевидно, не было уже надежным. Большевистская Россия (сейчас это был лишь вопрос времени) заключит с Германией мир – выдержит ли Румыния бой с Германией? Что бы мы делали на румынской территории по заключении мира? Опыт скоро подтвердил мое решение. После переговоров России о мире начались подобные же переговоры у румын. 9 декабря 1917 г. начались переговоры о перемирии, 5 марта 1918 г. был заключен временный мир, а 7 мая окончательный. Интересно сравнить Румынию с Украиной и Россией – румынские переговоры тянулись полгода, с Украиной и Россией все шло гораздо скорее.

Тогда в Париже вследствие отдаленности не могли правильно оценить положение в Румынии и поэтому были недовольны моим решением. Однако они должны были вскоре признать правильность моего определения.

Мое политическое пребывание в Яссах принесло добрые плоды. Личное знакомство и наша совместная работа с румынами в России были зародышем тройственного союза. Когда Румыния решилась вступить в войну, то мы послали (кроме меня, Бенеш и Штефаник) телеграмму Братиано, говоря, что Румыния одновременно воюет и за освобождение нашего народа; общие интересы свели нас и позднее, после войны. Так же было и с югославянами; правда, в то время между сербами и румынами не был достаточно выяснен вопрос о границах Баната. Мне представился случай говорить с обеими сторонами об этом вопросе, и я им посоветовал спокойно договориться.

В Яссах мы получили известие о Кабариду (Капоретто) – мое мнение о румынской политике было этим лишь подтверждено.

Правило, которым мы руководствовались в России (также на Украине и вообще по отношению ко всем новым политическим образованиям в России), было – не вмешиваться во внутренние дела России, избегать всячески втягивания в споры и борьбу партий. Ввиду того что у нас был договор о вооруженном нейтралитете, у нас, следовательно, в случае нужды было оружие для самозащиты; будучи частью французской армии, мы, естественно, применили бы оружие для защиты французов и всех остальных союзников, если бы на них было совершено нападение.

С самого начала мы заявляли, что нашими врагами являются Австрия и Германия. Против них мы хотели выступить и в России. Мы приняли участие в этой борьбе и с честью провели ее у Зборова. Когда, однако, Россия не могла далее воевать, когда большевистская Россия, а также Украина начали переговоры о мире с Австрией и Германией, когда мы увидели, что мир будет заключен, то мы не могли воевать со своими врагами в России, потому все наши усилия были теперь направлены на то, чтобы попасть во Францию – там наша армия могла найти применение. В начале ноября мы отправили первый отряд войска во Францию (под командой Гусака). В феврале 1918 года в Италию выехали члены Отдела – Шеба и Халупа, чтобы организовать там легионы по русскому образцу.

При этом стремлении попасть во Францию мной руководила второстепенная, но вовсе не незначительная причина. Россия не была соединена с Западом: из России все сообщения на Запад шли с затруднениями и не полностью, а кроме того – эта связь была под наблюдением немцев и австрийцев. А они замалчивали или искажали все, что бы мы ни делали. Во Франции наши друзья и враги лучше могли бы наблюдать нашу армию.

Против нашего отхода из России были настроены политики и военные царской и предбольшевистской России. Меня убеждали Корнилов, Алексеев, Милюков и другие, чтобы я присоединился к ним и выступил против большевиков. Также большевики и украинцы были против нашего отхода, постольку поскольку и те и другие стремились привлечь нашу армию на свою сторону. Особенно Муравьев, как я уже говорил, обращался со мной ласково и предупредительно.

Я отверг все эти планы. Я был твердо убежден, что русские руководители и политики неверно оценивают общее положение России и у меня не было доверия к их руководству и организационным способностям. Мгновенные предприятия Корнилова, Алексеева и других могли лишь больше утвердить меня в этом. Эти все господа забывали, что мы с ними, вернее, с их преемником генералом Духониным заключили договор, по которому наша армия должна была выступать лишь против внешнего неприятеля, и этот договор был заключен уже при большевистском правительстве.