Мировая революция. Воспоминания

Дальнейшей причиной было то, что наш корпус еще не был готов и что у нас не было достаточно оружия и амуниции; у нас особенно не хватало тяжелой артиллерии, без которой дальнейшие и правильные бои были прямо невозможны. У нас не было аэропланов и вообще вооружение было слабо. Это было важно потому, что мы должны были ожидать сражений с немцами и австрийцами, которые непременно выступили бы против нас. Мы могли разбить Муравьева и его армию, идущую против Киева, но нас бы не хватило на борьбу с большевиками в Москве и Петрограде; а тут мы должны были рисковать, что большевиков от нас будут защищать немцы и австрийцы! О невозможности правильного транспорта на испорченных и окруженных неприятелем дорогах я не говорю.

Неуспех польских легионов против большевиков уже в 1917 году и их позднейшее разоружение (Пилсудский, Мусницкий, Галлер) должно было быть устрашающим примером борьбы с немцами и австрийцами; кроме того, и в наших боях у Киева и Бахмача мы убедились, что мы слабы по сравнению с немцами.

Нас бы не поняло и русское население – а это было чрезвычайно важно, – которое почти все было настроено против войны и которое приняло бы нас за чужих и непрошеных гостей и сделало бы невозможным снабжение армии. К нам бы сейчас же присоединились черносотенцы, и значительная часть народа имела бы против нас веский аргумент; наконец, у русского народа в то время, кроме лозунга «мир», была единственная цель и программа – «земля», а ее то мы бы не могли ему дать.

Условия в России ясно определяли правило, гласившее, чтобы мы не вмешивались. Эти условия жизни осложнились во время революции тем, что не только отдельные народы, но и области и города становились до известной степени самостоятельными. Нам уже нужно было вести переговоры не только с Центральной Россией и ее правительством, но и с Украиной и иными новообразованиями, с которыми нам приходилось вступать в сношения (например, с казаками).

С 50-тысячным войском нельзя оккупировать и держать в своих руках огромное пространство Европейской России; мы должны были бы занять не только Киев, но целый ряд городов и сел по дороге к Москве и всюду оставлять гарнизоны – на это нас абсолютно не могло хватить. В России – еще не в Сибири – большевики начинали организовывать армию; далее на восток и в Сибири не было столько солдат, а потому мы этим путем могли легче всего добраться до Франции.

Что касается союзников, то, к сожалению, должно быть признано, что у них не было определенного плана по отношению к России, а также не было единообразного отношения к большевикам. В первое время, вскоре после переворота, союзники были не прочь признать большевиков или по крайней мере вести с ними переговоры. Я знал, что французский посол Нуланс вел переговоры с Троцким (в декабре 1917 г.); американский посол вскоре после этого (в январе 1918 г.) обещал большевикам помощь и формальное признание в случае, если они выступят против немцев. Генерал Табуи в Киеве присоединился ко мне в переговорах с большевиками. Скоро, однако, союзники выступили против большевиков; то, что союзники поддерживали движение против большевиков, я считал за ошибку, особенно когда поддержку получали бесспорные авантюристы, вроде Семенова и ему подобных. На действительную борьбу с большевиками у союзников не было сил, а местные выступления были бесцельны. Лишь осенью 1918 г. пришла мысль послать против большевиков шесть дивизий из салоникской армии; но ни Клемансо, ни Ллойд Джордж не согласились с планом, опасаясь, что солдаты ослушаются и не пойдут.

Наше положение по отношению к союзникам было тяжелое. Мы были войском автономным и в то же время частью французской армии; от Франции и от союзников мы зависели и материально. Было решено, что мы получаем заем, который вернет наше государство, но на практике мы в данный момент от них зависели. Но, несмотря на все это, я настоял на своем – мы двинулись в поход во Францию.

Более подробное описание наших отношений к союзникам в России я оставляю д-ру Бенешу в его будущей работе. Ясно лишь одно, что у нас была армия что в России мы были единственной значительной военной и политической организацией и что это придавало нам вес, соображения о нашей армии играли в переговорах о нашем признании значительную роль.

Союзники не были все одинакового мнения о том, что должна делать наша армия; Париж был за наш переезд во Францию, Лондон охотнее видел бы нас в России или в Сибири. Быть может, в этом случае уже играли роль болыпевистские попытки агитации в Индии.