Миры Филипа Фармера. Том 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол

Луна светила достаточно ярко, чтобы дать возможность читать, и хотя иоах писал вслепую, его каракули все же можно было разобрать.

«Отведи меня на «Гавриил», сын мой. Клянусь Предтечей, что не скажу никому ни единого слова об алкоголе. Я буду твоим вечным должником. Только не оставляй меня здесь на милость монстров и мучительной боли. Я люблю тебя».

Хэл похлопал его по плечу и сказал:

— Держись за меня, я отведу тебя куда следует.

Но тут в конце улицы показалась шумная компания очкецов.

Хэл тут же свернул в темный парк, таща за собой Порнсена и помогая ему не наткнуться на кусты или деревья. Пройдя с сотню ярдов, они остановились в тени большой купы кустов. Хэл заколебался — из-за них доносилось непонятное чавканье и посвистывание.

Обогнув кусты, он обнаружил источник этих звуков: луна ярко освещала небольшую полянку; в центре ее лежал труп очкеца — вернее, то, что от него осталось. Вокруг него и на нем копошилось множество серебряно-белых насекомых, похожих на муравьев, только длиною с фут. Они с чавканьем отрывали кусочки трупа, а свист шел от дыхательных мешков, поднимавшихся и опадавших у них на головах.

Но внезапно они всполошились и мгновенно разбежались, спрятавшись в тени деревьев. Хэл помедлил, сообразив, что они испугались его, обнаружив как-то его присутствие. Но потом подумал, что их, очевидно, интересует падаль, и они не представляют опасности для живого человека. Но если этот очкец был из недавно прошедшей здесь пьяной компании, то получается, что это они убили его? А может, он упал и только тогда они на него набросились? Но если они испугались Хэла, значит, ему их все же не следует бояться. И он решился выйти на полянку, таща Порнсена за собой. Потом усадил его, а сам занялся изучением трупа, так как это был редкий шанс наконец разобраться в анатомии туземцев.

Позвоночник очкеца располагался спереди. Он поднимался дугой от бедер совершенно негуманоидной формы как зеркальное отражение человеческого позвоночника. Две полости кишечного тракта располагались по бокам и практически лежали на бедрах.

Именно подобного внутреннего устройства и можно было ожидать от существ, чьими дальними предками были насекомые. Сотни миллионов лет назад прародителями очкецов были червеподобные пречленистоногие. И эволюция предназначила их в предки разумных существ. Осознав ограниченные возможности рода членистоногих, она отщепила от них пращура очкецов. К тому времени когда ракообразные, паукообразные и насекомые закончили формирование внешнего скелета и увеличили количество ножек, прапрадедушка Очкец. надцатый отказался следовать их примеру. Он не захотел прятать свою нежную кожу под панцирем из хитина, а вместо этого вырастил скелет внутри тела. Но его нервная система осталась в брюшном узле. Таким образом, то, что у человека находится в спине, у него оказалось в животе. Остальные части тела внешне абсолютно не были похожи на соответствующие органы млекопитающих, но, очевидно, выполняли схожие функции.

Хэл хотел бы еще немного продолжить свои исследования, но ему нужно было торопиться. Ночь проходила, а у него осталось невыполненным кое-что еще.

Кое-что, от чего мурашки бежали по коже.

Порнсен тем временем снова протянул Хэлу блокнот.

«Сын мой, меня мучает ужасная боль. Прошу, не медли, доставь меня на корабль. Я никогда не предам тебя. Разве я когда-нибудь не выполнял своих обещаний? Я люблю тебя».

«Единственные обещания, которые ты всегда выполнял, — это выпороть меня», — подумал Хэл.

Он задумчиво посмотрел на муравьев, все еще прятавшихся в тени между деревьями и отсюда похожих на грибы с белыми шляпками. Они терпеливо ждут, пока он уйдет, чтобы продолжить свой пир.

Порнсен снова что-то залопотал и уронил голову.

— Ну почему — мне? Почему именно я? — прошептал Хэл, а в голове его билось: «Нет, я не смогу. Не сумею. Мы с Жанет можем попросить убежища у очкецов. Хотя бы у Фобо, например. Они могут спрятать нас. Вот только захотят ли? Если бы только я был в этом уверен… Но ведь — нет. Кто их знает, а вдруг они выдадут нас уззитам?»

— Нет смысла тянуть, — сказал он сам себе шепотом и застонал уже в голос: — Ну почему я должен это делать? Почему он не сдох сразу?

И он вытащил из-за голенища сапога длинный нож.

В этот момент Порнсен поднял голову. Он, казалось, искал Хэла своими выжженными глазницами, руки тянулись к нему, страшная карикатура на улыбку скривила шелушащиеся губы.

Хэл торжественно занес над ним нож и громко произнес:

— Жанет! Я делаю это ради тебя!

И он не смог опустить нож, он выронил его и отступил.

— Нет, я не могу этого сделать, — с грустью вздохнул Хэл, — Не могу, и все.

Теперь ему снова придется изобретать что-то, что не позволит Порнсену рассказать обо всем на корабле, или что-то, что позволит им с Жанет поскорее удрать.

Более того, его совесть проснулась и теперь громко требовала, чтобы он проследил за тем, чтобы Порнсену была оказана медицинская помощь. Теперь страдания иоаха заставляли самого Хэла корчиться от сочувствия. Ах, если бы хватило духу его убить — он бы уже не мучился! Но не получилось.