Миры и столкновенья Осипа Мандельштама

“Швея” разделена на две части – младенчество и зрелость, зарождение чувств и иступленное испытание страсти. “Белошвейка”, т.е. женщина, занимающаяся пошивом нижнего, исподнего белья, именуется “полярной”, что в первом приближении означает “белоснежная”, “чистая”. Пытаясь передать “первозданность” поэтессы, Пастернак пишет в стихотворении “Анне Ахматовой” ‹1929›:

Кругом весна, но за город нельзя.Еще строга заказчица скупая.Глаза шитьем за лампою слезя,Горит заря, спины не разгибая.По ним ныряет, как пустой орех,Горячий ветер и колышет веки

Ветвей, и звезд, и фонарей, и вех,И с моста вдаль глядящей белошвейки.Бывает глаз по-разному остер,По-разному бывает образ точен.Но самой страшной крепости раствор –Ночная даль под взглядом белой ночи.Таким я вижу облик ваш и взгляд.Он мне внушен не тем столбом из соли,

Которым вы пять лет тому назадИспуг оглядки к рифме прикололи…

(I, 227-228)

Марсель Пруст признавался, что создавал свой роман величественно, как собор, и просто, как шьют платье. Ясно, какой “город, явный с первых строк, / Растет и отдается в каждом слоге”. Первоздание поэтического Города – Адмиралтейство. И первообраз этого здания – Адмиралтейская игла. Игла этой белошвейки (в трех ипостасях – зари, белой ночи и самой Ахматовой) располагается по линии взгляда – в ночную даль (“Взгляд, острей, чем игла” – позднее скажет Бродский). “Ночная даль”, “вдаль” пронизана, приколота без оглядки и сшита иглой, нем. Nadel. Свою тему иглы-Nadel М. Кузмин в “Форели, разбивающей лед” проведет “на деле, а не как-нибудь”. Заря, располагаясь горизонтально, горит “спины не разгибая”: лат. Spina – “игла”. Вопреки Деррида, белизна здесь – не знак амнезии, а бурного анамнесиса, возвращения к истоку. Введенная в круг небесных светил, эта белоснежка должна породниться с Полярной звездой. Музой Пастернака поначалу была потерявшая туфельку, хромающая Золушка, теперь же в поэтическом хозяйстве севера начинает верховодить Белоснежка. “Рапсодия” по-гречески “сшиваю + песнь”. Эта портняжка-звезда шьет, кроит, утюжит, тачает. Полюс единой линией соединяется с Полярной звездой; в брюсовском стихотворении “Первый меридиан” (1921):

Через сердце к весеннему полю,Первый проведи меридиан:

Он упрется в точку, где полюсПолярной звездой осиян.

(III, 93)

Восхищенная игла полярной швеи как символ творения одним концом упирается в Полярную звезду, другим – в северный полюс Адмиралтейства. Она божестварь, как сказал бы Хлебников. Пастернаковская “мачта-недотрога” оформляет некую природную сущность. Из стихотворения “В лесу” (1917):

Был полон лес мерцаньем кропотливым,Как под щипцами у часовщика.Казалось, он уснул под стук цифири,

Меж тем как выше, в терпком янтаре,Испытаннейшие часы в эфиреПереставляют, сверив по жаре.Их переводят, сотрясают иглыИ сеют тень, и мают, и сверлятМачтовый мрак, который ввысь воздвигло,В истому дня, на синий циферблат.

(I, 208)

Ее “светлость” упрямится, привирает и кокетничает. Она – облыжна, потому что искусство, по Пастернаку, всегда прибавляет лишнего, врет. Лгать значит слагать: стихи и числа, суммируя их, сочетая, ставя “+”, крестик. Метель-заговорщица “Сочельника” перекликается с метелью-закройщицей в “Полярной швее”, а Полярная звезда пастернаковской астрономиии – возвращение утраченной Вифлеемской звезды. Вифлеем – поэтическая колыбель Пушкина. “Стань вифлеемскою звездою…”, – требует Анненский от Пушкина. Младенец получает укол этой иглы-звезды. [Метель метет и ставит знаки, метки. Должность ее – вьюжить и вьючить груз памяти напрямую, “на сердце без исподу”; мести и платьем милой намекать о расплате и мести. Франц. venger – “мстить”. Сшивающая песнь, “рапсодия венгерца” Ференца Листа мстит перчаткой, “как лайковой метелью” изъясняются с Памятником Пушкина “новые поэты” в пастернаковском “Фантазме”.] Упрямая и прямая “светлость” Адмиралтейской иглы с поэтом (и нами) – “объясняется знаками”. Какими?