Миры и столкновенья Осипа Мандельштама

Устремленный ввысь шпиль увенчан корабликом. На сей раз это сердце, пронзенное стрелой, пылающее сердце – “Cor ardens” (“картонка ночи”, “коленкор”, “коридор”). Полярная звезда – это кормчая звезда для плавающих и путешествующих. Она мерило для всех пишущих, “прибор для измерения чувств” – в зодиакальном выражении Весов. Стрелка этого барометра для показа накала страстей – погодных, человеческих, сословных, музыкальных и т.д.

Это взмывающий в лирический простор космоса символистский “лес символов”. А какой узор будет вышит той же мастеровой иглой, направленной вниз, на пяльцы ремесла? Узор седьмого часа. “Стрелка будет показывать семь…” (Анненский). Величественная Адмиралтейская игла способна до чрезвычайности уменьшаться в размерах – из макрокосма переходя в микрокосм, но не теряя пушкинской сущности. Стрела, пронзающая сердце-циферблат укажет на семь часов: “Исступленье разлуки на нем завело / Под седьмую подводину стрелку…”. (“Здесь должен прозвучать” итальянский язык: “исступленье разлуки” – это агония, а итал. ago – “стрелка” и “игла”). В стихотворении “Русский ум” Вяч.Иванова: “Подобно стрелке неуклонной, / Он видит полюс в зыбь и муть…” (I, 556). “Семь” – один из важнейших пантомимических жестов и экспликативных знаков “Полярной швеи”. Разлука влюбленных и мысль о свидании подводят стрелку циферблата под “7”. Но лирический прибор – не просто часы. Измерительное устройство швейной мастерской объединяет черты самых разных приборов. На стене висит барометр – предсказатель погоды. Его компасная стрелка, согласно пастернаковской геопоэтике, всегда указывает на Север. Кроме того, он ведет себя как корабельный анероид, падение которого чревато штормом. Число 760 мм – показатель нормального атмосферного давления на уровне моря. Если стрелка, двигаясь влево, на уменьшение, пересечет цифру 700 мм, то на шкале она будет указывать на надпись – “Буря”. Последняя функция универсального поэтического прибора – измерение давления пара в государственном котле:

И земля, зачерпывая бортом скорбь,Несется под давленьем в миллиард атмосфер,Озверев, со всеми батареями в пучину.

(“Артиллерист стоит у кормила…”;

I, 456)

В “Полярной швее” дан младенческий образ поэта в белых мягких тапочках (“обувь девочки”), в твердом “слюнявчике” грудня-ноября. Швея – не только его кормчая, путеводная звезда, она его кормилица, питающая младенца молоком Млечного пути. “Я милую видел без платья…”. Первая милая, которую ребенок видит без платья, – кормилица. Ковш Медведицы отражается в “ковше душевной глуби” детства. Поэт признавался, что чучела медведей в витрине Каретного ряда были его первым детским испугом. Ему поверили. Но это был ложный след. Первым чучелом, с которым общалась Полярная швея Малой Медведицы, был сам юный поэт (“Ей не было дела до того, что чучело – / Чурбан мужского рода…”).

Поэтическая игла передает дрожь, музыкальную гармонию мироздания. Поэт – мембрана, игла и валик (пластинка) одновременно. Он – прибор для уловления ритма и звука вселенной и претворения их в вещественные доказательства бытия. Комический негатив этого образа встречается у Анненского: “Были времена, когда писателя заставляли быть фотографом; теперь писатели стали больше похожи на фонограф. Но странное выходит при этом дело: фонограф передает мне мой голос, мои слова, которые я, впрочем, успел уже забыть, а я слушаю и наивно спрашиваю: “ А кто это там так гнусит и шепелявит?…” ”. В “Граммофонной пластинке” Арсения Тарковского (1963):

Поостеречься бы, да поздно:

Я тоже под иглой поюИ все подряд раздам позвездно,Что в кожу врезано мою.