Миры Империума

Лава потемнела и затвердела, превращаясь в пыльную пустыню. Появились зелень и странные, покрытые коростой деревья, росшие группами по два-три. По земле тянулись лианы, среди которых виднелись развалины каких-то построек. Я увидел большую каменную глыбу, наполовину вывороченную из земли корнями пятидесятифутового одуванчика, стебель которого был усеян крючьями.

— Уже близко,— сказал Рузвельт.— Это дорога, ведущая в город Фонтевро[31].

Он подкорректировал курс, и мы зависли над старой дорогой, ведшей через кошмарные джунгли между обрушившимися стенами и ржавыми стальными каркасами, ставшими опорой для мясистых стеблей, переплетавшихся с бородавчатыми лианами, листья которых, походившие на сгнившую парусину, изгибались над скопищами громадных слепых крысиных голов, напоминавших гроздья чудовищных плодов. У них не было глаз, зато хватало зубов, впивавшихся в оболочку питавших их растений.

Лес под нами стал реже, по обеим сторонам появились высокие грязно-коричневые сооружения, похожие на древние храмы в джунглях Юкатана. На граните и мраморе росли грибы, а бронзовые статуи богов и богинь были изъедены ржавчиной. Лес отступил, и открылась мощеная площадь, посреди которой высилась гора мраморных и стеклянных осколков позади опутанных лианами колонн высотой в сто футов.

Пятна, покрывавшие куски мрамора, постепенно исчезли, широкая площадь разгладилась. Фонтан в ее центре, еще недавно бывший грудой обломков, обрел форму, если не считать отсутствующей головы стоявшей посреди него русалки. Затем послышался громкий отрывистый писк, и на панели зажглась желтая лампочка. Мы прибыли в глаз вероятностной бури.

Рузвельт повесил на плечо какой-то прибор и проверил его показания.

— Нам с вами предстоит стать первыми людьми, чья нога когда-либо ступала на Пустошь,— сказал он,— И если мы совершим хоть малейшую ошибку, станем последними. Любой наш просчет может превратить в ничто всю нашу вселенную.

— Что ж, вполне честно,— ответил я.— Один лишь вопрос: откуда мы знаем, что может стать ошибкой?

— Следуйте своим инстинктам, мистер Керлон,— многозначительно улыбнулся Рузвельт.

Затем он открыл люк, и мы шагнули в мир кошмарных фантазий.

Вокруг нас возвышались величественные здания, освещенные пробивавшимся сквозь рваные облака светом желтой луны. Ближайшее к нам было выстроено из полированного красного камня, украшенного резными барельефами, за чьи выступы цеплялись гигантские лианы, отбрасывая черные тени. Белые мраморные ступени вели от него к усаженному зелеными орхидеями бульвару, по обеим сторонам которого росли громадные дубы. В ветвях, склонившихся над мощеным тротуаром, пели ярко окрашенные птицы. А дальше, за этим островком относительного спокойствия, простирались джунгли, подобно наступающей армии завоевателей.

— Интересно,— тихо сказал Рузвельт.— Здесь почти ничего не тронуто, Керлон. Все осталось таким же, каким было во времена своей славы! Вот Летний дворец, вот собор, вот Академия художеств — стоят как ни в чем не бывало посреди полной разрухи!

— Трудно поверить, что мы в самом сердце бури,— кивнул я.— Тут спокойнее, чем на кладбище.

— Здесь погибла могущественная империя,— сказал Рузвельт.— Там, где мы стоим, когда-то триумфально проходили победоносные армии с королями во главе. Самые прекрасные женщины во всех вселенных разъезжали в каретах по этим бульварам. Здесь искусство и культура достигли своего высочайшего расцвета — лишь для того, чтобы оказаться отброшенными в невообразимую бездну. Вас не охватывает чувство глубокой скорби по утраченному величию, Керлон?

— Пока что мне куда интереснее найти то, за чем мы сюда пришли.

— Совершенно верно,— неожиданно жизнерадостным тоном ответил Рузвельт. Взглянув на прибор у себя на запястье, он откинул назад шлем.— Воздух в полном порядке.

Я осторожно вдохнул. Воздух оказался теплым и влажным, словно ночью в теплице. Отовсюду доносились разнообразные звуки: шорох листьев, треск гнущихся на ветру ветвей, кудахтанье, ворчание, шипение и блеяние всевозможной живности, словно мы находились посреди крупнейшего в мире зоопарка, всем обитателям которого снились дурные сны. Мощеное покрытие под нашими ногами потрескалось и раздробилось, но идти было можно. Над ним тянулись лианы толщиной с руку, усеянные острыми, словно кинжалы, шипами, блестевшими в свете луны.

— Чтобы защитить челнок, я помещу его в колебательный контур, который не даст ему войти в фазу с любой А-линией,— сказал Рузвельт.— Когда соберемся возвращаться, я смогу вернуть его назад с помощью дистанционного передатчика.